Бабушка

– А ведь в Нисе и в Кладске тоже елки наряжали, помнишь, Кашпар? Ты уже порядком подрос, когда мы там жили, — обратилась бабушка к сыну, присаживаясь возле него у печки, пока внучата забавлялись своими подарками.

– Разве такое забудешь! . . . Что и говорить, хороший обычай. Ты, Терезка, молодец, что его переняла. Детям будет что вспомнить, когда жизнь завертит их, как соломинку, особенно если попадут они на чужую сторону. Я это на себе испытал, когда бродил по свету. Как ни хорошо порой было у хозяина, а мысль о родине не покидала меня. За то, чтобы дома у матери поесть каши с медом, пирожков с маком и гороху с капустой, я бы с радостью отдал все вкусные блюда, которыми меня угощали.

– Да-да . .. Это все наши кушанья ... — с улыбкой кивала головой бабушка. — Ты позабыл только о сушеных фруктах.

– Помнится, я до них был небольшой охотник. В Добрушке они называются «заедки». А вот о чем я частенько вспоминал и что не я один любил послушать . . .

– Знаю, знаю, пастушьи коляды! Здесь тоже колядуют: погоди, скоро услышишь, — усмехнулась бабушка.

Едва успела она договорить, как за окном раздались звуки пастушьего рожка. Протрубив мелодию коляды, пастухи запели: «Христос рождается, славьте! . . .»

– Твоя правда, Кашпар. Без этой коляды, кажется, и праздник был бы не в праздник! -сказала бабушка, с удовольствием слушая пение.

Когда пастухи замолчали, бабушка встала и вынесла им обильное угощение.

На святого Штепана мальчики отправились колядовать на мельницу и в домик лесника; если бы они не пришли в этот день, пани мама подумала бы, что у Прошковых обрушился потолок, и сама побежала бы на Старую Белильню. В свою очередь Бертик и Франтик приходили колядовать в долину.

Прошло рождество. Дети уже говорили о том, что скоро праздник «Трех волхвов»: придет пан учитель и напишет на дверях их имена, а потом будет колядовать сам. После «Трех волхвов» пряхи справляли «Долгую ночь». Конечно, и на Старой Белильне, и на мельнице этот праздник проходил иначе, чем в деревне, где было много молодежи. Там выбирали короля и королеву, украшали цветами прялку, играли музыканты, и король дарил своей королеве витой хлеб в виде веретена. В этот день на Старой Белильне готовили вкусный ужин, потом собирались пряхи, пели песни, ели, пили и, заслышав под окнами шарманку, пускались на кухне в пляс. Приходил Томеш, являлись пан отец с лесником, еще кое-кто и бал разгорался. Пол в кухне был выложен кирпичом, но девушки на это не обращали внимания. Кому было жаль подметок, тот танцевал босиком.

— Ну-ка, бабушка, не тряхнуть ли нам стариной, — усмехнулся пан отец, выходя из горницы, где сидели старики, в кухню — к танцующей молодежи. Там же была и бабушка, присматривающая зa мелюзгой, которая путалась у всех под ногами вместе с Султаном и Тирлом.

– Ох, дорогой пан отец, было время, когда я плясала до кровавых мозолей на ногах. Парни, бывало, лишь завидят меня на пороге трактира или летом на гумне, кричат: «Мадлена идет, играйте каламайку или вртак!» (старинные чешские танцы). А Мадлена уже несется по кругу. Теперь – и, боже мой, не стронуться мне с места, как не оторваться пару от горшка.

– Э, полноте, бабушка, вы еще шустрая, как перепелочка, вам не грех и поплясать, — подшучивал мельник, вертя табакерку между пальцами.

– Вот вам плясунья, пан отец, она крутится, что веретено, — сказала, улыбаясь, бабушка, выводя в круг молодую жену Томеша, которая стояла за ними и слушала разговор.

Молодая женщина со смехом подбежала к пану отцу и приказала сначала играть помедленнее. Кудрна, держа в левой руке кусок пирога с пшенной кашей, от которого время от времени откусывал, заиграл «соседку» (старинный чешский танец). Волей-неволей пану отцу пришлось пройтись. Молодежь так шумно захлопала, что все женщины вышли из горницы посмотреть, что такое приключилось. Томеш пригласил мельничиху, расходившийся пан отец повел Терезку: старики здорово напрыгались. Бабушка потом долго смеялась над мельником.