Бабушка

Летом бабушка поднималась в четыре утра, а зимой в пять. Прежде всего старушка молилась и целовала крестик, висевший на фисташковых четках; днем она всегда носила их при себе, а ночью клала под подушку. Затем бабушка вставала, одевалась и, окропив себя святой водой, брала веретено в руки и садилась за прялку, тихо напевая молитвы. От старушки, как это бывает в ее годы, бежал сон, но знала она, как он сладок, и старалась не тревожить других. Примерно через час слышалось мерное шарканье ее туфель: вот скрипнула одна дверь, другая — и бабушка появлялась на крыльце. В то же мгновение в хлеву гуси начинали гоготать, свиньи хрюкать, корова мычала, куры хлопали крыльями, откуда-то сбегались кошки и терлись у ее ног. Собаки вылезали из своих конур и, потянувшись, бросались к бабушке: не поостерегись старушка — они наверняка сбили бы ее с ног и просыпали бы зерно из лукошка. Бабушку любила вся эта тварь, и она платила ей тем же. Боже упаси, чтобы кто понапрасну обидел при ней даже самого крошечного червячка!

— Какая от этого человеку корысть?… А уж если приходится убить какую живность, так по крайности не причиняйте ей лишних страданий… — говорила бабушка.

Дети не должны были видеть, как рубят цыпленку голову: им стало бы его жалко, а если цыпленка жалеть, то он дольше промучается.

Но однажды бабушка сильно разгневалась на обоих псов, Султана и Тирла. И было за что! Они подкопались под хлев и за одну ночь загрызли десять утят, таких хорошеньких, желтеньких — любо-дорого было смотреть. У бабушки руки опустились, когда утром открыла она дверцу птичника и гусыня с тремя уцелевшими птенцами выскочила оттуда, испуганно гогоча, будто жалуясь на собак и горюя о своих детках, которых высидела вместо их непоседливой родительницы. Сначала бабушка подумала на злодейку-куницу, но скоро по следам убедилась, что виноваты собаки. Хороши верные сторожа!…Бабушка глазам своим не верила. А они прибежали и ласкаются, как ни в чем не бывало… Это еще пуще рассердило старушку.

— Прочь от меня, негодники! Что вам утята сделали? Может, вы проголодались?…

Нет, не хотите вы есть, а из чистого озорства пустились на такое дело! Прочь от меня, постылые!

Собаки поджали хвосты и уныло поплелись в свои будки, а бабушка, забыв, что еще очень рано, пошла в комнаты поделиться своим горем с дочерью.

Увидев на пороге бледную, заплаканную бабушку, пан Прошек решил: или кладовую обокрали воры, или Барунка умерла. Выслушав всю историю, он весело рассмеялся. И правда, какое ему дело до утят! Не он сажал гусыню на яйца, не он следил, как вылуплялись птенцы, не он любовался, как они плавают и, сунув головки в воду, болтают лапками в воздухе. Ян потерял лишь несколько кусков жаркого. Все же он решил утвердить справедливость и, взяв кнут, отправился во двор задать псам трепку. Заслышав дикий собачий визг, бабушка заткнула уши, но между тем подумала: «И то сказать, поделом им, пускай запомнят хорошенько!…» Но когда прошел час, другой, а собаки все не вылезали из своих будок, она не выдержала и пошла взглянуть, не слишком ли сильно их обидели.

«Потерянного не воротишь, а они ведь тоже живое творение…» — рассуждала она, нагибаясь и заглядывая в конуру.

Псы заскулили и, виновато поглядывая на хозяйку, подползли на брюхе к ее ногам.

— Теперь небось каетесь? Узнали, как наказывают за озорство? Будете помнить!…

И псы не забыли. Когда утята или гусята ковыляли по двору, собаки отводили глаза в сторону, а то и вовсе уходили прочь; таким путем они скоро вернули бабушкино расположение.

Накормив птицу, бабушка будила служанок, если к этому времени те еще не встали. Только в седьмом часу подходила она к постельке Барунки и, легонько похлопывая девочку по лбу, — так, мол, ее душенька скорее встрепенется, — шептала:

— Вставай, мое дитятко, вставай, пора!…

Бабушка помогала Барунке одеться, а затем шла узнать, поднялась ли мелюзга; если тот или другой малыш еще валялся в кровати, она шлепала его по задку, приговаривая:

— Вставай, вставай, петушок уж девять раз обошел мусорную кучу, а ты все еще спишь, и не стыдно тебе?

Умываться детям бабушка помогала, но с одеваньем их не справлялась. Она никак не могла разобраться во всех этих пуговках, крючочках и обычно натягивала курточки и платьица задом наперед. Когда ребятишки были готовы, старушка опускалась с ними на колени перед образом Христа, благословляющего детей, и читала «Отче наш»; потом все шли к столу.

Если по хозяйству не было спешной работы, бабушка зимой сидела в своей горенке за прялкой, а летом — на дворе под липой или в саду с веретеном; а не то уходила с детьми гулять. Во время прогулок старушка собирала разные лекарственные травы, которые затем сушила и припрятывала до случая. Она предпочитала рвать травы по росе, до дня святого Яна[13]: говорят, эти травы самые целебные. Если в доме кто-нибудь заболевал, у бабушки уже готово было лекарство: горький клевер от несварения желудка, репейник от болезней горла… Ни разу в жизни не ходила она к лекарю.