Бабушка

– Так тебе дать их, что ли?

– В таком случае, дай.

– Так бы и сказал: дам, конечно. На какой срок?

– Ну, полгода.

– Идёт… Побежал я звать молодых.

Сильвин же подсел к Марье Павловне, положил свою широкую руку на её и сказал:

– Моя дорогая, вы мне можете очень и очень помочь… Э-э… дело в том, что этот Сапожков соглашается ссудить меня двумя тысячами… Эта сумма дала бы нам возможность после Ростова побывать за границей. Как вам улыбается эта перспектива?

– Очень.

– И прекрасно. Но для этого оказывается необходимым заехать к нему в деревню, так как он, как настоящий сын своего народа, деньги, очевидно, в кубышке держит или в каком-нибудь старом голенище. Что делать! Потеряем сутки… Имение, говорят, у него к тому же прекрасное.

Сильвин ласково сжал руку Марии Павловны и, глядя куда-то вдаль, бросил:

– Будьте с ним поласковее.

Но Марья Павловна так энергично спросила: что это значит? – что Сильвин поспешил прибавить обиженно:

– О, Господи, да решительно ничего не значит… Ну, внимание, разрешение поцеловать руку, ну… э-э… создать иллюзию человеку…

И уже совсем тихо и брезгливо прибавил:

– Не будем же хоть мы изображать из себя мещанский тип мужа и жены: кому надо знать о наших отношениях? Вы знаете, какого я мнения об этом: всякая огласка только пошлит, это должно быть так же сокровенно, как человеческая мысль. А такой флирт только отвлечёт…

– Ну, согласна…

Он поцеловал ей руку и встал, потому что сверху нёсся уже третий свисток.

Бабушка, грустная, уже сходила на конторку:

– Не хотят мои ехать, – пожаловалась она Сильвину.

– Может быть, ещё уговорим. Во всяком случае, прощайте, милая бабушка, я буду очень рад и счастлив когда-нибудь ещё раз встретиться с вами… Я простой человек и откровенно вам скажу, что в первый раз вижу такой тип… э-э… такой тип человека старых устоев… Ну, дай же Бог вам всего хорошего: чтобы ваши заводы работали без перерыва и вдвое; коровы давали молока… ну, бочками там, что ли; чтобы радовали вас ваши внуки, правнуки, праправнуки…

– Ну, этак ты меня заговоришь, и я останусь на пароходе. Хорошим людям и мы рады, хоть ты там и вышел не из русской земли…

– Везде Бог и везде люди, – говорил своим ровным баритоном Сильвин вдогонку бабушке.

Бабушка стояла уже на конторке, и напряжённая неотступная мысль буравила её голову. Она глубоко вздыхала.

– О чём ещё может вздыхать эта женщина? – говорил Сильвин, обращаясь в это время к Сапожкову. – Всё судьба дала ей. Воображаю её в молодости.

– Вот такая же была, как теперь внучка.

– О, внучка это – прямо чудо природы. Какое сочетание величия, женственности, красоты. И кто б мог думать, что из этих диких лесов может выйти такая фея. Я смотрю на неё и чувствую запах, аромат, свежесть этого леса… (Он возвысил голос)… – в майское яркое утро, когда ещё роса сверкает на листьях, и нега кругом, и лучи золотой пылью осыпают там дальше непроходимую чащу, полную чар, манящих, неведомых, полных таинственной загадочности. О, с ума можно сойти!

Он повернулся к Матрёне Карповне и сказал восторженно:

– Я удивительно люблю ваши леса, я обожаю их! Я готов дни, ночи напролёт ходить там, думать, Бог весть о чём, мечтать. Удивительно! Вам не совсем хорошо видно: с тех мостков вы лучше увидите.

Матрёна Карповна поднялась с Сильвиным по мосткам. Там, на верхней палубе стояли они одни, высоко над всеми, над всей рекой, спокойной и плавной, над маленькой конторкой, уже исчезавшей за поворотом, где была ещё бабушка и крестила их двуперстным крестом.

V

Обедали, шампанское пили, тосты провозглашали.

Александр Николаевич был в ударе: декламировал, рассказывал в лицах и, по обыкновению, овладел общим вниманием.

Разошлись до того, что после обеда Сильвин и Сапожков стали прыгать через стулья. Сперва прыгали через один, а потом поставили стул на стул. Сильвин перепрыгнул, а Сапожков вместе со стульями полетел на пол.

Пока обиженный Сапожков, растирая себе ногу, стоял у окна, Марья Павловна упрекала Сильвина.

– Но откуда же я знал? – говорил он с своей обычной интонацией. – Он же говорил, что брал уроки гимнастики.

Это обстоятельство на время расстроило компанию. Сапожков ушёл к себе в каюту, ушла и Марья Павловна, а Федя сел за рояль. Стоило ему только дотронуться до клавишей, как полились звуки, и Федя по обыкновению забыл всё на свете.

– Какой, однако, он у вас артист, – заметил Сильвин, присаживаясь возле Матрёны Карповны.

Вышла Марья Павловна. Сапожков появился, и все вместе с Матрёной Карповной и Сильвиным ушли на палубу.

Ровно, усыпляя, шумел пароход и мчал вниз по течению. Проносились берега, покрытые лесом; гористые, далёкие поля, как шахматные доски с чёрными, зелёными, белыми и жёлтыми шашечницами. В высокой синеве парил орёл, а из открытых окон рубки неслись нежные звуки мелодичной фантазии молодого артиста.

Он играл и машинально смотрел в окна, как вдруг глаза его остановились и дыхание захватило в груди.

Он увидел Пашу.

Паша, живая, стояла перед ним и смотрела, как смотрела тогда, в тот вечер.

Руки задрожали у Феди, он сбился было, но, пригнувшись к роялю, опять заиграл, не отрывая больше своих глаз от клавишей.