Бабушка

А еще хоккей было интересней смотреть по телевизору, чаще забивали голы, и даже слушать по радио: «Майцев, бросок — гол!» Папа учил меня — не Майцев, а Мальцев. А когда я по радио слушал футбол, то голы были редко. Кроме одного матча. Тогда, помню, голос в бабушкином черном приемнике, затянутом матерчатой занавесочкой, несколько раз повторил слово «финал», и в самом конце игры били «финальти»: «Удар по воротам — гол!» И так — несколько раз подряд.

Потом Пашка Князев меня высмеял перед всеми мальчишками, сказал — не «финальти», а «пенальти», и я, конечно, с ним тут же согласился, ведь футболисты «пинают» мяч изо всей силы, дают ему «пендель». Значит, пенальти. Пашка очень умный.

В хоккей мы играли маленьким, жестким резиновым мячиком, и ни разу не разбили ни одного окна. Клюшку мне сделал папа, потому что в магазине дешевые клюшки купить было трудно, их сразу разбирали, ведь все мальчики играли в хоккей, как Мальцев. У папы, как все вокруг говорили, хорошо получилась эта клюшка — он сколотил ее из свежих, желтеньких дощечек.

— Нравится? — все спрашивал меня папа.

— Нравится, — говорил я.

Я никогда не мог никому ответить, что — нет, мол, не нравится, а когда я однажды собрался так ответить бабушке и уже открыл было рот, вдруг почувствовал, как во мне все сжалось от жалости, и проговорил — да, нравится. И я думал, что слова «жалость» и «сжалось» всегда стоят рядышком, они друг без дружки не бывают.

Как-то вечером, перед каким-то праздником, мы зашли в «Детский мир», рядом с которым был до революции собакинский одёжный магазин, и бабушка долго выбирала мне подарок. Было много народу, я очень хотел поскорее уйти. Но терпел. Бабушка со светящейся, ласковой улыбкой разглядывала две глиняные белые фигурки, расписанные красками. Это были танцующие парень и девушка, молдаване, кажется. Ей эти фигурки так понравились, что она никак не могла отойти от прилавка, все повторяла:

— Ну какие же вы хорошие! А тебе они нравятся, Санёга?

— Да, — выдавливал я через силу.

Мне часто приходилось «выдавливать» это трудное «да».

— Значит, хороши они тебе? — радовалась бабушка.

— Хороши, — отвечал я, чуть не плача, потому что хотел игрушечный зеленый пистолет с таинственным словом на боку: «Ржев».

Бабушка купила эти фигурки танцоров, они стоили дорого, намного больше, чем пистолет, и я нес домой этот девчоночий подарок, который «страмотно» будет показать Пашке и Леньке Князевым. Зато бабушка была очень довольна, ведь она поверила, что мне нравятся эти глиняные куколки.

А папина клюшка больно царапалась, если взять ее голыми руками. От нее были занозы на ладонях, и я надевал варежки даже летом. Зато зимой я стал вратарем Зингером — и не просто вратарем, а вратарем-гонялой. Мне дали это прозвище — Зингер, потому что у бабушки была единственная машинка «Зингер» на всю улицу, и братья Князевы знали об этом, ведь они часто приходили ко мне и видели, как бабушка строчит на машинке. Все взрослые, и даже Пашка с Ленькой, завидовали, потому что больше ни у кого в округе не было вообще никакой швейной машинки, не то что «Зингера».

Зимой я стоял в воротах очень хорошо, ведь на меня надевали, отогнув верх, огромные бабушкины валенки с несколькими толстыми носками один на другой, я научился расставлять мыски валенок в стороны, да еще и клюшка справа, поперек ворот, сделанных из маленьких горок снега. В общем, непросто было мячику юркнуть в ворота.

Такой самодельной папиной клюшки, как у меня, больше ни у кого не было, и я стыдился, что я — снова не такой, как все, а бабушка говорила:

— Купить в магазине — это и дурак купит, а вот чтобы папа сам сделал, такого папу еще и поискать надо. Товарищев твоих просто завидки берут.

Я не верил в какие-то надуманные завидки, ведь у мальчиков были клюшки из магазина, а в магазине всегда лучше, чем свое, самодельное, потому что в магазине надо платить деньги.

Пашка Князев первым среди мальчишек нашего квартала стал изображать голос Евгения Майорова, и получалось у него очень похоже, а уж интонации самого популярного в то время комментатора мы знали назубок: голос взволнованный, в самые острые моменты — прерывистый и всегда — «с гнусью» в носу.

— Шайба у П-хетр-хова, пас налево… Бросок — го-ал! — очень похоже на Майорова гнусил и подвывал Пашка.

Я уже тогда понимал, что если бы Пашка вдруг ни с того ни с сего взялся так комментировать нашу игру в хоккей, не имея поддержки в лице (и в голосе) Евгения Майорова, то его просто побили бы артельно и заставили замолчать. Потому что больше никто из дикторов не позволял себе так завывать и говорить в нос. Значит, недикторам уж тем более нельзя так говорить на людях, это неприлично.

И я дерзну предположить, что именно та повальная влюбленность миллионов болельщиков в невероятную для тогдашнего СССР майоровскую манеру выступать по телевизору навела Аллу Пугачеву на мысль подражать Майорову. Певица феноменально «загнусит» лет через пять, и тоже — на всю страну.

Дорожку к успеху, сдается мне, проторил ей Майоров.

6

И вот у этой новенькой девочки Иры оказался всамаделишный папа!