Бабушка, Grand-mere, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

В середине июня в Григорково неожиданно приехала Анна Кирилловна со своими дочерьми: восьми, семи и полутора лет. Она сказала матери, что разошлась с мужем, который связался с другой женщиной. Анна Васильевна, к чести своей, не злорадствовала, не завела обычную в таких случаях песню, что она, мол, говорила и предупреждала, не стала расспрашивать или выражать сочувствие. Ее зять Вася и в самом деле был любимцем и любителем женщин, но эта связь была лишь инсценировкой, что стало известно только через много-много лет.

Василий Матвеевич Соловьев был первым партийным секретарем в пограничном районе Псковской области. По своему положению он знал, что война с немцами неизбежна и близка, но, ответственный за множества людей, он не мог и не имел права спасать только собственную семью. Помогла ему сплетня о романе с директрисой маслозавода. Рискуя получить партийное наказание за аморалку, он принялся демонстративно, так сказать, подливать масла в огонь и преуспел. Охваченная ревностью, его Нюра пригрозила забрать детей и уехать к матери, а он не удерживал. И вот теперь, накануне войны, семья Соловьевых была в относительной безопасности, за сотни километров от границы. Они успели вовремя: свой багаж Анна Кирилловна получала уже после начала войны.

Война все перемешала, перекрутила, привела в движение массы людей: прощались мобилизованные, покатили военные составы, хлынули беженцы, началась эвакуация. В июле мы с мамой оказались у бабушки в деревне, выскользнули из каменного мешка, каким был, по выражению ее профессора, Ленинград. Знакомый адмирал втиснул нас в эшелон, уходивший на восток, а на узловой станции мы пересели на весьегонский поезд. Вскоре после нас в Григорково, не знаю, какими уж путями и судьбами, явилась мамина подруга тетя Люся со своими детьми Ирой и Женей, а в августе на своей подводе в Григорково добрались соседи Соловьевых из Пушкинских гор. Они передохнули, дали отдохнуть коняге и продолжили свой путь на восток.

Война, захватив половину Калининской (Тверской) области, приближалась к ее северо-восточной окраине. Железная дорога была перерезана, поезда не ходили. Мы с мамой, тетей Люсей, Ирой и Женей выбирались по Рыбинскому морю на пароходике, переполненном заключенными из местного лагеря.

Проводив нас, бабушка Анна Васильевна осталась с малолетними внучками в преддверии пустопорожней осени. «Навязались вы на мою шею», – говорила она дочери, а той оставалось только молчать. Сказать было нечего: на мизерную зарплату учительницы в деревне уже ничего не купишь, хлеба по списку выдают всего одну буханку, помощи от Василия Матвеевича ждать не приходится: с началом войны он пропал. И запасов в доме почти не было. Семье грозил голод.

«Как выжить?» – спрашивала себя Анна Васильевна, а ее малолетние внучки, как ни в чем не бывало, играли и веселились. Бабушкин кот поначалу позволял им таскать себя, но, когда его вздумали запрячь в тележку, он взбесился, стал метаться по избе и вдруг сиганул в окно, пробив стекло. С той поры он совсем озверел: прыгнув с полки, вцепился когтями в затылок соседскому мужику, когда тот зашел к ним в дом, гремел посудой по ночам, громким мяуканьем требовал молока. Однажды бабушка застала его подбирающимся к кринке, и он не испугался, а нагло посмотрел желтыми глазищами и не спеша удалился. С тех пор сметану и творог стали прятать под гнет. Не помогло. Кот добрался, груз скинул и все сожрал. «Ах, ты разбойник!» – бабушка пыталась его схватить, но до крови оцарапал ей руку. «Ну погоди же, фашист!» – решила отомстить ему бабушка и приготовила петлю-удавку. Дня через два, действуя внезапно, она захлестнула ворюгу. «Фашист» был подвешен под полатями, и началась экзекуция. «Бабушка, не бей нашего котика», – ревели девочки, а она стегала и стегала его розгой. «Ты злая, нехорошая! Я тебя ненавижу!» – кричала средняя внучка, но Анна уже не могла остановиться. Лишь когда кот перестал дергаться, она выбросила его вместе с веревкой за крыльцо: «Кошки живучи, отлежится». Но кот не отлежался.

Жестокость бабушки совершила переворот в детском сознании. Розги теперь были всегда на виду (как у римских ликторов), и это придавало убедительность бабушкиным приказам и распоряжениям: «Ты куда, рыжий конь, полетела? Вернись, подмети пол! Ты что там прячешься, седая мышь? Иди, нажни травы!» и т. д. В конце недели каждая внучка, кроме маленькой Леленьки, получала, что заслужила, причем в ожидании праведного суда девочки должны были стоять со своими штанишками в руках. Тем не менее приходится признать, что дисциплина, установленная таким образом, содействовала выполнению совершенно неотложной хозяйственной задачи – заготовке на зиму веников для козы и козленка.