Бабушка, у которой был танк

Плетущаяся следом по лыжне Шельма, помесь деревенской дворняги с какой-то лайкой, иногда наступавшая сзади на пятки лыж, наткнувшись на след, взвизгнула и с лаем кинулась по лыжне к зимовью. Шельма уже скрылась за поворотом, оглашая тайгу лаем, а Иван Сергеевич ещё несколько секунд оторопело смотрел на след, не веря своим глазам. Сказались два спокойных месяца охоты, когда шло всё как надо. Вот теперь это всё поставлено на кон, словно в карточной партии с шулером. Сделан ход, и этот ход не его. Тех самых секунд и не хватило ему, корил себя впоследствии.

Кинулся вслед за собакой к зимовью, на ходу выкидывал из патронника «тулки» дробовые, загоняя картечь. Сердце буквально выпрыгивало из груди, от волнения патроны не хотели попадать в стволы. Пройти несколько километров быстрым шагом на широких лыжах в его шестьдесят не составляло особого труда, тем более по утоптанной лыжне.

Волновало другое – в избушке и лабазе всё его богатство, несколько десятков шкурок соболя и ещё кое-что. От этих шкурок для его семьи зависело многое, можно сказать, всё. Это был пропуск в мир весёлого, здорового детства для его внука. Молодые много мыкались с ним по врачам и больницам. Когда, казалось, прошли все семь кругов ада, установлен диагноз и ребёнка поставили в очередь на операцию. Слова врачей: «Всё будет хорошо, успех гарантирован на девяносто процентов, у вас четыре месяца, собирайте деньги», – казались издёвкой, а вернее, смертным приговором. Для их семьи названная сумма оказалась непомерно большой. Весь вечер тихо плакала в углу дивана дочь.

На семейном совете на следующий день искали варианты. Вариантов не было. Даже с учётом помощи со стороны близких родственников просматривалась только треть необходимой суммы, да и то теоретически. У Ивана Сергеевича была только пенсия. Прошлую зиму он уже не охотился, дети не разрешили, хватит уже, года не те. Все накопления, что были, потратил, помогая молодым с ремонтом квартиры, которую тоже помог купить, обнулив свою сберкнижку. К концу семейного совета, увидев, как наливаются слезами глаза дочери, твёрдо встал и сказал как отрезал: «Закупай черняшку, делай сухари, ты знаешь как, я в тайгу… Три месяца у меня есть». Дочь молча кивнула, в её глазах мелькнула искра надежды. А теперь вот всё висело на волоске.

Избушка встретила проломленным окном. Маленькое – чтобы не пролез ненароком медведь в отсутствие хозяина, оно издалека зияло пустой глазницей. Из окна вдруг вывалился белый клубок. По визгу из двух дерущихся зверей угадывалась Шельма. Клубок покатился вниз к речке. Сергеич отдуплетил в воздух. Двойной резкий выстрел разорвал морозную тишину, отозвавшись двойным эхом в распадке ниже по течению реки. Клубок сразу распался. Вдоль речки на махах уходила росомаха. Шельма так и осталась лежать на снегу. Напоследок росомаха сумела подцепить заставшую её врасплох собаку. Стрелять было далеко, и она спокойно скрылась за деревьями. Сергеич бежал к собаке, проклиная себя за те секунды, что стоял столбом, рассматривая след. Полсотни метров – и эта тварь бы не ушла.

Шельма тихо повизгивала, лёжа на боку. Вся белая, в муке, как и росомаха, мокрыми глазами то смотрела на хозяина, то отводила взгляд, словно извинялась, что не смогла защитить их жилище, что теперь ему не помощница – от последнего ребра и до паха кожа висела клочьями. По мелкому, зернистому снегу под собакой расплывалось кровавое пятно. Подымая Шельму, Сергеич заметил, что правая передняя лапа почти перекушена ниже сустава. Пока нёс её к избушке, она всё крутила головой, стараясь заглянуть ему в глаза. Им не нужны были слова, они понимали друг друга. В лесу она так бы не подставилась, её работа указать хозяину, где соболь, что не попал в капкан на путике, предостеречь от хищного зверя. Винить собаку было не в чем, она билась за свою и его дальнейшую судьбу.

По пути к избушке с Шельмой на руках первым делом подошёл к лабазу. Сразу стало спокойней на сердце. Лабаз устоял перед яростным натиском росомахи. Были бы живы дед с отцом, отвесил бы им сейчас низкий поклон. Даже не нашлось тех слов, какими выразил бы им свою благодарность. В молодости, быстрый и резкий, он часто спешил, мог, не выполнив одну работу, заняться другой, многое считал вообще ненужным – зачем лишние движения и труды, если без них можно прожить. Они же строго осекали его, заставляли всё доделать как надо. В тайге нет лишней работы, когда-нибудь сыграет свою роль любая мелочь, которую ты сделал либо не сделал. Тайга ошибок не прощает. То, что ранее считал анахронизмом и предрассудками, впоследствии много раз выручало его в самых неожиданных случаях.