Бабушкин внук и его братья

Лыкунчик правой рукой поймал конец.

— Теперь обвяжи себя под мышками. Осторожно…

Пришлось Лыкунчику отцепить от доски и вторую руку. Он опять зажмурился, но всё же обмотал себя на уровне груди, завязал два узла. Трясущимися пальцами.

Я отступил, слегка натянул шнур и намотал его на штырь, торчащий из крепкой балки лесов. Теперь, если Лыкунчик сорвётся, то не страшно — повиснет и поболтается, а я его вытяну. Верёвка выдержит.

— Ну, давай. Ползи.

И Лыкунчик заелозил вперёд, упираясь руками. При этом наверняка всаживал занозы в штаны и глубже. Но я не злорадствовал. Мне надо было одно — чтобы Лыкунчик остался жив. Потому что непонятнее всего на свете — если человек только что был живой и вдруг сразу мёртвый. Даже такой гад, как Лыкунчик… Да и не был он сейчас гадом — перепуганный, зарёванный, с мокрым пятном на штанах.

Да, я не злорадствовал и не геройствовал. Правда, мелькнула всё же мысль: «Больше не будешь петь про сосиску…» Но мелькнула и пропала. Лишь бы выбрался…

Наконец Лыкунчик упал животом на кирпичную кромку. Я вцепился в его куртку. Вот тогда конец доски сорвался, и она с гулом ушла вниз, грянулась там.

Но никто не прибежал. И дружки Лыкунчика были неизвестно где. Видимо, они не знали, куда мы подевались.

Лыкунчик полежал, отдышался. Встал.

— Идём, — сказал я.

— Куда? — Он посмотрел вниз, на штаны: сырость достигла колен.

— Там внизу лужа. Упадёшь в неё будто случайно. С кем не бывает…

Он посмотрел на меня, кажется, с благодарностью. А как он ещё должен был смотреть?

Мы спустились, выбрались наружу из окна первого этажа. Вокруг серели груды талого снега, хотя на припёке уже расцвела мать-и-мачеха. У железной бочки с остатками извести скопилась мутная вода.

— Толкни меня, — сдавленно попросил Лыкунчик.

Я толкнул. Надо сказать, от души постарался. Лыкунчик ненатурально взмахнул руками, упал на колени, а потом животом — прямо в воду.

— Вставай! — почему-то испугался я.

Лыкунчик встал, с него текло. К штанам, куртке и рубашке прилипла грязь, глиняные ошмётки.

— Папаша меня за это изничтожит вконец, — глухо признался Лыкунчик. — За куртку он пол-лимона высадил. Французская…

«А по виду и не скажешь. Самая обыкновенная», — мелькнуло у меня.

— Пошли ко мне. Постираешь, отчистишь…

Лыкунчик глянул удивлённо.

— Пошли, — повторил я.

— А дома у тебя что скажут?

— Ничего не скажут. Родители на работе, бабушка в гостях, никого не будет до вечера.

Конечно, во мне уже копошилась этакая горделивость: недавно ещё убегал, как заяц, а теперь стал благородным спасителем, помиловал своего врага. Но копошилась она так, слегка. А главное было то, что мне было просто жаль Мишку Лыкова, который сделался совсем непохожим на прежнего Лыкунчика.

Дома я нагрел в газовой колонке воды. Жильё наше было старое, деревянное, поэтому ванна с таким вот несовременным устройством. Дал я Мишке мыло, чтобы он выстирал одежду. Потом посоветовал и самому ему забраться в ванну, потому что заляпался он здорово.

Лыкунчик не спорил.

Горячим утюгом мы высушили и отгладили брюки и рубашку Лыкунчика. С курткой было хуже, её ведь не выстираешь. Как могли, мы посушили её у горячей колонки, потом почистили, но всё же местами она осталась замызганной.

— Может, обойдётся, — вздохнул Лыкунчик.

Пока он мылся, я сходил наверх, в мезонин, достал из бабушкиного комода банное полотенце и заодно включил магнитофон. На полную громкость. Запись группы «Левый локоть». Вообще-то я не очень её люблю, но решил, что для нынешнего случая в самый раз. Не Спивакова же ставить для этого Лыкова!

Лыкунчик, когда выбрался из ванной, поднял к потолку голову:

— Кто это там у тебя?

— Не слышишь разве? «Левые локти», новые знаменитости…

— А слушает-то кто? Ты же говорил, что никого нет!

И тут меня словно толкнуло:

— А! Это брат пришёл, пока ты там барахтался!

— Какой брат?

— Какой-какой! Старший. Алексей… Да ты не бойся, он сюда не спустится. Он если музыку слушает… его от колонок за уши не оттащишь.

— Парни говорили, что у тебя нет никакого брата, — неловко выговорил Лыкунчик. — Мол, ты один у бабушки…

— Как это нет! Да ты его зимой видел! Такой высокий, с веснушками…

Лыкунчик мигнул. Видать, вспомнил. Зимой они пихали меня головой в заснеженный газон, а тут подошёл «высокий с веснушками» и шуганул их. Но это был не мой брат, а Ивкин. Митя. Только Лыкунчик этого, конечно, не знал. Поверил.

Но всё же он спросил:

— А чего ж тогда… — И осёкся.

Я понял: «А чего ж тогда он заступился всего один раз и больше не вмешивался, когда мы тебя изводили?»

— Он в Москве учится, в декабре приезжал на пару дней, повидаться. А сейчас у него преддипломная практика, ему разрешили писать диплом дома.

Ловко я вывернулся, да? Быстро так и правдоподобно.

Мы оба снова посмотрели на потолок. «Левые локти» пели, как глупо устроены люди: всё время убивают друг друга.

— Ты не бойся, — снисходительно повторил я.

— Да я и не боюсь, — сказал Лыкунчик не очень уверенно.

Когда Лыкунчик уходил, на пороге он посопел и неуверенно протянул руку.

— Ты… это… Про то, что было раньше, забудь, ладно?

— Чего там, — сказал я и мысленно добавил: «Главное, что ты живой».