Бабушкин внук и его братья

Меня крепко скребанула совесть: ведь я так ни разу больше не собрался к Ивке. И на кладбище с бабушкой не съездил.

— А Сонечка всё время играет твоим паровозиком…

— Ба-а! Ну, знаю, знаю, что я скотина!

— Господь с тобой! Я же ничего такого не говорю. Ты же болел, а потом контрольные эти в школе… Ты только вот что…

— Что?

— Не ссорься больше с отцом. Хоть на праздниках…

Это потому, что я недавно опять с ним «поцапался».

Отец узнал, что за полугодие у меня больше чем за половину предметов тройки, и сказал в пространство:

— Эх, тройка, птица-тройка, и кто тебя выдумал…

— А зато по русскому и по немецкому пятёрки. И английский я сдал за две четверти. Сверх программы!

Отец сделал удивлённое лицо.

— А что ты так болезненно реагируешь? Нельзя процитировать Гоголя? — Он хмыкнул и пожал плечами. И это хмыканье показалось мне до того обидным! Я выскочил из-за стола и заперся в своей комнате.

Мама говорила, что мы не ладим, потому что из нас обоих «так и прёт этакая мальчишечья нетерпимость». А может, нетерпимость «пёрла» именно потому, что мы ссорились? Где тут причина, где следствие? Разобраться мог бы, наверно, только Федя Полянцев, но он ушёл по Дороге…

Перед самым новогодним праздником я поклялся себе, что буду в разговорах с отцом сдерживаться. И отец был ласковый. Незадолго до двенадцати часов позвал к себе, обнял, поцеловал в макушку и подарил книгу «Энциклопедия для мальчиков». А я отдал ему своего деревянного гнома…

Потом мы все дарили друг другу подарки у новогоднего стола (мы накрыли его на кухне, а в открытую дверь была видна ёлка с огоньками). За окном опять висела почти полная луна, а на стекле мерцали изломы ледяных узоров.

Мы зажгли на столе свечи. Мама сказала, что пора попрощаться со старым годом. Проводить его без жалоб на судьбу. Что было, то было…

— Подождите, — сказал папа. — Давайте сперва за тех, кого в этом году не стало…

Мы замолчали. «Митя… И ещё сколько таких, как Митя… и малыши, погибшие от гранаты. И ещё сколько таких малышей…» Озм опять придвинулся вплотную. Я плотно сжал губы.

— А тех, кто сбил Виктора Петровича, так и не нашли? — тихо спросила бабушка. Виктор Петрович был папин товарищ, они вместе работали ещё в авиации, а потом в «Альбатросе». В феврале его сбила неизвестная машина. Все говорили, что нарочно. Не пошёл он на контакт с какой-то крутой группировкой.

— Жди, найдут они, — сказал отец, и лицо у него затвердело. — Самих себя пришлось бы находить. — Он был уверен, что те гады были связаны с гадами, засевшими в милиции. Мама за отца боялась. И я…

— Ну, давайте, — сказал папа. — Не чокаясь…

Мне дали пригубить горьковатого вина под названием «Глория». Оно пахло полынью.

…Ну, а потом стало веселее. Мы ели пельмени и салаты, рассказывали смешные истории и смотрели старое кино «Карнавальная ночь».

Озм отступил.

Только один раз в настроении случился сбой. Папа сказал:

— А помните, какой в прошлые такие праздники был трезвон? Все поздравляли…

Бабушка поджала губы. Мама глянула на отца с упрёком. Дело в том, что отец не раз уже намекал: есть частная фирма, которая ставит телефоны без очереди. И если бы не держаться за «этот музейный экспонат с гирями», денег хватило бы в самый раз. Бабушка делала вид, что просто не слышит таких слов.

Напряжённое молчание разбил треск за окном. Над крышами взлетали разноцветные ракеты — кто-то устроил салют. Мама и отец подошли к окну. Ракеты падали и гасли в снегу.

Я оглянулся на бабушку. Она украдкой взяла рюмку с «Глорией» и кусок пирога. Пошла к двери. Ясное дело — для Квасилия угощение.

На меня никто не смотрел. Тогда я тоже притянул к себе рюмку. «Лёша, с новым годом…» — и представил заснеженный город Калугу. Город, в котором живёт мой брат.

Ведь в самом же деле брат, хотя и не виделись ни разу…

МИТЯ СТОКОВ И ДРУГИЕ

В дни каникул театр Демида показал «Огниво» ещё три раза…

Правду говорил Демид, что в труппе у него все — таланты. Чем иначе объяснить, что зрители на каждом спектакле так отчаянно переживали и хлопали? Ведь, кроме самих актёров, ничего там не было особенного.

Маленький низкий зал с убогими стульями. Вместо люстр — голые лампочки. Вместо прожекторов — маленькие фотоосветители. Даже занавеса не было. Декорации менялись на глазах у зрителей, а иногда и с их помощью. А уж с нашей-то помощью — обязательно. Мы были как бы и зрители, и в то же время «ассистенты режиссёра».

В начале спектакля Демид выходил на сцену, сбрасывал через голову широченный свитер, натягивал фрак, поправлял очки и галстук-бабочку, а потом несколько секунд выжидательно смотрел в притихший зал. И наконец говорил: