Бабушкина внучка

Ненси вела Юрия к своей излюбленной старой беседке.

— Представьте себе, что вы — прекрасный принц, а я — принцесса, — говорила Ненси.

— Зачем я буду представлять, — смеялся Юрий, — мне веселее думать: что вы — вы, а я — я.

— Нет, так лучше. Я живу вон там — видите, где этот бельведер, куда я вас теперь веду… Но это не бельведер, а пышный замок с башнями и стрельчатыми окнами. Мой отец — грозный владыка окружающих нас людей, его все боятся, я тоже боюсь… Вы — прекрасный принц. Вы меня не знаете, вы видели только издалека и влюбились в меня. Наш замок неприступен, и мой отец ревниво охраняет меня. Но вы побороли все препятствия, и когда мой отец и вся стража, подкупленная вами, спали крепким сном, вы проникли в замок и похитили меня… Ах, Боже мой! Зачем мы не живем в то время, когда так много было страшного, таинственного и чудного?!

— Отчего вы не пишете стихов? — спросил Юрий. — У вас такая богатая фантазия. Я уверен, что в вас живет великая писательница!

Они взбирались на гору и подходили в бельведеру. В легкой синеве надвигавшихся сумерек великаны-деревья стояли точно заколдованные исполинские тени, среди которых белели колонны бельведера.

— Смотрите, — указала Ненси на деревья, — когда спускается ночь, мне всегда кажется, что они хотят поведать мне свои великие старые тайны… А вот и он — мой бельведер!

Когда они прошли между колоннами, — мимо Ненси, задев ее слегка крылом, бесшумно пролетела летучая мышь. Ненси вскрикнула.

— Не бойтесь — вы со мной! — шепотом и твердо произнес не без горделивого чувства Юрий.

— Вам не страшно? — тихо спросила Ненси.

— О, нет!

— Вы очень храбры?

— Не знаю, но в жизни я хочу борьбы…

Он даже выпрямился и вздохнул всей грудью.

— А без борьбы — какая жизнь? — произнес он с блестящими глазами. — Бороться должен каждый, кто сознает несовершенство жизни, обман и злобу, и неправду; бороться за обиженных и защищать невинных…

— О, да, вы правы… Но это революция? — с испугом проговорила Ненси.

Юрий улыбнулся ее искренней наивности.

— Я говорю вам о борьбе, великой борьбе всего человечества за идеалы совершенства, а революция — это… это другое!..

Ненси перевесилась за балюстраду бельведера.

— Смотрите, смотрите — видите, как там темно?

Юрий тоже наклонился. У подножья горы сплошной, темной стеной высились деревья, едва покачивая своими верхушками.

— И ветер шелестит чуть слышно, едва-едва… — прибавила Ненси. — А когда я на какой-нибудь горе, мне смерть как хочется зажмуриться — вот так — и со всего размаха — вниз!

— Ой, нет! — испуганно произнес Юрий и потянул ее за платье.

Она вдруг откинулась и повернула к нему свое немного бледное от окутывавшего их полумрака лицо, с принявшими какое-то странное выражение глазами.

— Скажите — вы не забудете меня?

Он посмотрел на нее с удивлением.

— Вы знаете — я уезжаю через два дня, — произнесла она отрывисто.

Юрий хотел что-то ответить, но, вместо слов, беспомощно вздохнул и опустился на скамью. Ненси села возле него.

— Вы не забудете? — едва слышно повторила она свой вопрос.

Он сидел, опустив низко голову, и, закрыв лицо руками, слегка вздрагивал всем телом.

— Вы не забудете обрыв и камень, и что мы говорили? вы не забудете?.. Ну, поклянитесь!..

Вместо ответа, он поднял голову и с полузакрытыми глазами, точно боясь увидеть что-нибудь страшное, весь дрожа и изнывая, припал безмолвно к бледной ручке Ненси, лежащей на ее коленях. Ненси вздрогнула. Сладкий трепет охватил все ее существо. Она не отняла своей руки. Ей захотелось долго, долго сидеть вот так: в этой упоительной истоме, с этим блаженным трепетом и с этой радостью в груди.

Наконец, он с невероятным усилием оторвался от ее руки и голосом, полным мольбы: «Простите!» — прошептали его сухие губы. И Ненси, от восторга, готова была кричать, прыгать, плакать, смеяться… Ее руки невольно, точно сами, тянулись обнять голову Юрия… Но вдруг ей стало безумно стыдно своего состояния, словно чего-то преступного, и, не говоря ни слова, она выбежала из бельведера.

— Ау!.. — раздался уже снизу ее голос. — Идемте, Юрий Николаевич, — нас, верно, ждут пить чай.

Бабушке начинало не нравиться долгое отсутствие Ненси. Она с приветливостью любезной хозяйки угощала чаем, подаваемым важным, угрюмым лакеем, на серебряном подносе, свою гостью и вместе с тем озабоченно вглядывалась в темноту сада.

— А наши молодые люди загулялись.

— Пускай, — им весело: молодое с молодым, — с беззаботным добродушием откликнулась Наталья Федоровна.

— Как будто сыро, а Ненси — в одном платье, — волновалась бабушка.

— Вечер прелестный — пускай гуляют.

— Ваш сын разве не боится простуды? Он, кажется, так слаб здоровьем, — спросила Марья Львовна, не желая больше обнаруживать своего волнения перед «этой дурой», как мысленно назвала она Наталью Федоровну.

— Какая же тут может быть простуда, — спокойно отозвалась та. — Но он не очень крепок — это правда!.. — она вздохнула. — Он слишком нервен — в этом большое несчастие. А впрочем, может быть, и счастие, — прибавила она тотчас же:- это залог его таланта.

— Il est bien doué, votre fils![65]