Бабы строем не воюют

Почувствовав, что начинает злиться неизвестно на кого, Анна заставила себя сесть на привычное место и взяла в руки рукоделие, но почти сразу обнаружила, что руки сами делают привычное дело, а мысли успокаиваться не желают, еще и рукам мешают. Притянула к себе шкатулку с украшениями, открыла… Успокаивающие любую женщину блеск и тихое побрякивание в этот раз оказались бессильны, до них дело просто-напросто не дошло: оказалось, что она так и сидит с раскрытой шкатулкой на коленях, не притронувшись к содержимому, уставившись глазами в поднятую крышку. Вроде бы вернейшие бабьи средства успокоения, а бесполезны!

Оставалось только одно – пойти и устроить кому-нибудь скандал. Успокоиться-то, глядишь, и поможет, но вот умных мыслей наверняка не добавит. Что ж делать-то? Анна беспомощно огляделась и зацепилась взглядом за висящие на стене самострел и пояс с кинжалом. Мишаня своим ближникам для раздумий всегда советовал обихаживать и точить оружие… Самой попробовать, что ли? Боярыне вроде не зазорно…

«Мишаня, когда надо, не только против обычая поступает – он новый обычай создает! Взять хотя бы его Совет Академии. Где это видано: мальчишки, аки седобородые старцы, на думу собираются, друг друга господами советниками да по отчеству величают? Мишаня во главе восседает, хоть Илья ему по возрасту в отцы годится, если не в деды. И ведь не выглядят при этом смешными: серьезные дела обсуждают, решения принимают разумные. Говорят, что новый обычай, настрой… как же это Мишаня называет? Во! – обстановка – тому способствует!

Значит, обстановку надо создать подходящую… Чтобы и Филимон, и Арина ощутили себя равными советниками, которые друг друга дополняют… Чтобы и старому воину это не в обиду, и молодой вдове не стеснительно. Что-то такое, что они оба одинаково не знают – и тогда оба станут приспосабливаться. Глядишь, и друг к другу как-то притрутся, да и к боярыне, которая у них обоих совета испрашивает, но притом остается начальным человеком…»

Так вот и получилось, что Анна решила вести Филимона и Арину не в свои боярские покои (хотя какие там покои – горенка да уголок, выгороженный в общей девичьей светлице), а в светелку, которую Мишаня устроил себе для умственной работы в казарме отроков. Уж очень удивила эта светлица Анну, когда она туда впервые зашла. Более всего поразил стол, который сын именовал письменным – большой, опирающийся не на ножки, а на два… сундука, что ли, в которых были хитро упрятаны выдвижные ящики. А на самом столе береста в свитках, береста разглаженная и придавленная гнетом, вощанки, аспидная доска, стило костяное для вощанки, стило железное для бересты, мелки для аспидной доски, угольки, еще что-то непонятное… Да не навалом, в беспорядке – для всего нарочитые короба малые, шкатулки, подставки… Один такой стол уже обстановку создавал!

Вот на этот-то стол, со всем, что на нем находилось, да и на все обустройство светелки (каким-то словом сын ее называл… не припомнилось) Анна и рассчитывала. Ни Филимон, ни Арина туда не заглядывали, значит, обстановка для обоих одинаково непривычна. А уж когда представила себя на Мишанином месте… Сидит этак с печатью раздумья на челе, перебирает какие-то записи, щелкает на счетах, тычет малым железным циркулем в какой-то чертеж… да уж, воистину премудрая боярыня! Вот Филимон-то с Ариной рты раскроют!.. Или, не дай бог, рассмеются, узрев корову под седлом… Корней, к примеру, от необычности обстановки и незнания, как при этом себя правильно вести, сразу же начинает злиться, но Филимон вроде бы не таков…

«Что делать? Решайся, боярыня!»

Давая Филимону и Арине оглядеться и освоиться, Анна прошла за письменный стол, не садясь, взяла в руку навощенную дощечку, вроде бы читая нечто, записанное для памяти, а потом, словно спохватившись, приглашающе повела рукой в сторону второго стола, приставленного торцом к письменному.

– Располагайтесь, господа советники, – и, отвечая на недоуменное молчание, пояснила, – я же вас для совета по важному делу призвала, значит, сейчас вы советники боярские.