Бабы строем не воюют

Исподтишка подталкивая друг друга, мальчишки один за другим переступили порог боярской горницы и сгрудились, не смея пройти дальше. Они являли собой настолько напуганный и несчастный вид, что Анну укололо жалостью, но характер приходилось выдерживать, к тому же очень захотелось проверить только что пришедшее знание о воинской основе боярства, пусть даже и женского. Она пометалась мыслью, пытаясь представить себе, как на ее месте повел бы себя Алексей или кто-нибудь еще из наставников. В памяти неожиданно всплыло, как Корней вразумлял молодого, еще не ставшего в ту пору десятником Фрола: «Заруби себе на носу раз и навсегда: если воин один, то он один, сам себе командир, сам себе подчиненный. Но если их хотя бы двое, то кто-то из них обязательно старший и должен командовать, а второй ему подчиняться. И совершенно не важно, что они равны по возрасту, воинскому умению или знатности рода – все равно, коли воинов более одного, кто-то из них начальник. Основа воинского дела – приказ, и никаких споров, скандалов, рассуждений, что лучше, что хуже, что правильно, что неправильно… Командир может быть только один! А без командира любое число воев – толпа, ни на что не пригодная».

Анна окинула совсем оробевших мальчишек грозным взглядом и, стараясь как можно точнее изобразить тон воинского начальника, спросила:

– Кто старший?

Отроки ждали чего угодно, но только не такого вопроса.

– Да-а-а, и это будущие воины! – боярыня саркастически ухмыльнулась, про себя тихо поражаясь, что для этого ей не потребовалось никаких усилий: все происходило само собой. – Кто спрашивал разрешения войти?

– Я, – еле слышно отозвался тот, кто вошел в горницу первым.

– Кто – «я»? Представиться, как положено!

– Отрок шестого десятка Киприан.

– Ты привел сюда остальных! Значит, ты взял на себя командование! Так почему они у тебя как овцы в стаде? Строя воинского не знаете? Забыли все с перепугу? Ну, мне долго ждать?

Киприан нерешительно потоптался и очень неуверенно, похоже, делая это впервые, скомандовал каким-то блеющим голосом: «Становись!» Правда, вытянуть руку, указывая, с какой стороны от него должны выстроиться отроки, не забыл.

Анна некоторое время помолчала, оглядывая получившийся куцый строй, потом продолжила теми же рублеными фразами:

– Ну и? Построились. Дальше-то что? Совсем все позабыли?

– Э-э… Эта… Матушка-боярыня, отроки по твоему приказанию построены!

– Да уж, построены. За такое-то построение вас бы… Но сейчас речь не о том. Вы хоть понимаете, что натворили? Молчать! Ничего вы не понимаете! Вы подняли руку на свободных женщин из чужого рода! Что мужи этого рода обязаны с вами сделать? Объяснить или сами сообразите?

На отроков словно бревно упало. Они мгновенно сделались как будто ниже ростом, а в глазах… да что там говорить – смерть у них в глазах застыла. Обычаи дедовские всем хорошо ведомы, просто не успели еще вчерашние лесовики на свое действо с такой стороны посмотреть, а сейчас до них дошло…. У Анны дыхание перехватило от их вида, но она сделала над собой усилие и продолжила тем же тоном:

– И что мне теперь прикажете с вами делать? Выдать вас головой лисовиновским мужам? И не сметь даже думать, – Анна притопнула ногой, – что если вами отрок из Лисовинов командовал, то с вас и взятки гладки, дескать, вся вина на нем. Кузьма не зрелый муж, а сопляк, голоса в роду не имеющий! Или, может быть, вернуть вас боярыне Гредиславе Всеславне? Мол, негодных прислала, не надобны нам такие.

Казалось бы, сильнее, чем уже есть, напугать мальчишек невозможно, но упоминание Нинеи оказалось для них даже страшнее казни. Хоть и стращала их Анна намерено, но такого она не ожидала. При ее последних словах из мальчишек, и без того уже до синевы бледных, словно жизнь ушла: не люди перед ней стояли, а каменные идолы.

– Смилуйся, боярыня… лучше казнить вели… – просипел, наконец, Киприан, один за всех.

Боярыня поняла, что невольно подвела отроков к тому краю, за которым для них даже не смерть стояла. Сама-то она и понятия не имела, чем им угрожало ее возможное обращение к Великой Волхве, но парни, видимо, прекрасно знали и явственно себе представили, что их ждет. Анна тут же вспомнила, какой беспомощной и ничтожной она сама когда-то чувствовала себя, стоя перед Нинеей. Вспомнила и вместе с жалостью к до смерти перепуганным детишкам навалилась такая тяжесть, такая невозможность и дальше изображать из себя грозного воеводу, что она, едва не падая, отшагнула назад, тяжело опустилась на скамью и ссутулилась, опершись локтями о колени. Дальше ее устами продолжила говорить женщина, мать, но никак не воинский начальник.

– Но я же для вас матери вместо, сами меня матушкой величаете, разве ж могу я своих детей такой участи обречь? Что ж нам с вами теперь делать, мальчики мои?

В ответ послышались только тяжкие вздохи и всхлипывания на грани откровенных рыданий. Даже и смотреть не надо: щеки у ребят наверняка мокрые, у всех до одного.

– Ладно, не стойте, присядьте вон, – Анна кивнула на лавку. – Думать будем. Не бросать же вас в такой беде.