Бабы строем не воюют

«Но шутковать со мной, дурень лысый, ты отныне заречешься! Ради такого и Тита потерпеть можно… О! Кажется, все!»

– … Для стрельбы из самострелов как отроками, так и отроковицами вкупе со зрелыми женами, а также и для стрельбы из луков воинами в сем деле даже и весьма искусными, сии помосты неудобны, а потому надлежит их переделать. О том же, какие именно переделки необходимы, поговорим и посоветуемся в иное время, а сейчас, для краткости, разговор о стрельбе прервем и поговорим о том, как устроено сообщение воинства, на сих помостах находящегося, с внутренностью крепости.

– Что?!! Это еще не конец?!! – чуть не выкрикнула вслух Анна.

Старшина Сучок издал что-то вроде сдавленного рычания и нехорошим взглядом уперся в шею Тита, мастер Нил тоскливым взглядом проводил пролетающую мимо ворону и трубно высморкался ей вслед, наставник Прокоп почесал железным крюком себе между лопаток и огляделся – не то в поисках места, где можно было бы присесть, не то просто отворачиваясь от боярыни, чтобы та не расслышала вырвавшегося у него ругательства. Один только Кузьма не только не огорчился, но наоборот, слегка оживившись, предложил подойти к краю помоста, чтобы хорошо видеть то, о чем Тит собрался говорить.

– Погоди, – остановил Кузьку Тит, – до внутреннего края у нас разговор еще дойдет… чуть позже, а пока давайте заглянем за наружный край.

Да, наказание плотников оказалось даже более жестоким, чем предвкушала Анна. Прокоп, конечно, предупредил ее о способности Тита монотонно говорить на любую тему сколь угодно долго, даже рассказал, как однажды Тит, побившись об заклад, непрерывно и не повторяясь, красочно описывал оторванную подметку на протяжении всего того времени, которое понадобилось, чтобы закипела вода в подвешенном над костром котле на десятерых едоков. Однако одно дело – выслушать рассказ, и совсем другое – испытать это на себе! Даже привлекательнейшее поначалу зрелище – терзания Сучка и Нила, причем совершенно заслуженные, успело наскучить. Уже и что-то похожее на сочувствие шевельнулось было в душе, но как шевельнулось, так и пропало, задавленное мыслью о том, что именно из-за этих паскудников приходится терпеливо сносить Титову говорильню.

Боярыня, по возможности незаметно, вздохнула, по-воински расставила ноги на ширину плеч, заложила руки за спину (ну, ни дать ни взять воевода Корней) и подставила лицо свежему ветерку (хоть не жарко, и то слава богу). Ветер тут же бесстыдно облепил тканью юбки-портов колени и голени, не прикрытые короткой, как у воинов, рубахой. Анна уже собралась изменить позу и вдруг краем глаза уловила заинтересованный взгляд Нила, прилипший к ее ногам.

«Ох, мужи! Вот только что терзался самыми мрачными предчувствиями, и на тебе! Коленки бабьи увидал! И Прокоп туда же! Ну, кобелины… Нашли спасение от Титова бормотания.

А с другой стороны, почему бы и нет? Не старуха, чай! Хоть и лестно, конечно, себе-то можно и не врать».

И как-то само собой получилось – не иначе, черт попутал – Анна, нет чтобы смутиться под откровенными мужскими взглядами, так еще и слегка прогнула спину, позволяя ветру обтянуть тканью грудь.

«Ой, бесстыдница ты, Анька! Правда, от Титова занудства еще и не на такое отчаешься! Знали бы мужи, о чем мы думаем, когда стоим перед ними со смиренным видом, небось, половину слов проглотили бы! Это перед Аристархом я ни за что не осмеливалась, а здесь… Попробовать, что ли? Ну, держись, кобелины, сейчас вам и вовсе тошно станет! Али я не боярыня?»

Она, не скрываясь, уставилась на стоящих бок о бок Нила и Прокопа и, презрительно искривив рот, перевела взгляд на вдрызг изруганный Титом помост, дескать, вам ли, неумехам (один криво сделал, другой не уследил), на боярыню заглядываться?

Опаньки! Нил мгновенно – будто краской плеснули – побагровел, даже шея в вырезе ворота сделалась красной, а Прокоп поперхнулся и снова полез чесать спину своим крюком, но внезапно замер, словно прислушиваясь к чему-то, и испуганно выпучил глаза.

«Ага! Рубаху крюком прорвал! Придется тебе к Верке на поклон идти, чтобы зашила, жена-то в Ратном пока. А Верка не хуже Тита заговорит».