Багатур

Ближе к полудню восьмого дня пути Шурик расслышал слабый стон, донёсшийся из кустов. Придержав коня, он прислушался. Нет, не померещилось ему — кто-то стонет, и явно не зверь. Хотя откуда ему знать, как мучаются животные?

Заведя коня в кусты, Пончик неожиданно выехал на маленькую полянку, обрамлённую могучими елями. Под одним из деревьев, на худом ложе из колючих ветвей, лежал человек в чёрном плаще. Его бледное, измождённое лицо казалось восковым, неживым. Но вот сухие, будто пергаментные губы шевельнулись, проговаривая неслышное слово, открылись слезящиеся глаза.

Шустро спешившись, Пончик наскоро привязал коня и опустился на колени рядом с человеком в плаще. Глаза лежавшего наполнились ужасом.

— Татарин?.. — прохрипел он, поднимая худую руку, больше похожую на куриную лапу.

— Я грек, — соврал Александр, лишь бы успокоить страждущего.

— Христианин?! — спросил тот, да с такой надеждой в голосе, что Пончик старательно перекрестился.

— Слава Богу!

А Пончев осторожно разрезал на неожиданном пациенте чёрный плащ, задубевший от крови. Под плащом обнаружилась меховая телогрейка, пробитая ножом в двух местах, и белая туника — ткань сделалась жёсткой там, где расплывалось страшное коричневое пятно.

— Кто ж тебя так? — спросил Шурик, быстренько расчищая снег гутулами.

— Разбойники… — еле выговорил раненый. — Они напали, отобрали коня и немного серебра — всё, что у меня было… Вероятно, их разозлила малость добычи, вот и пырнули…

Он смолк, задыхаясь, а Пончик развёл бурную деятельность — натаскал еловых лап и осторожно переложил на них раненого, насобирал бересты, наломал сухих веток, развёл костёр. Свернул из коры подобие кулька, набил его снегом, подвесил над огнём. Снег растаял, Шурик добавил ещё немного, нагрел воду — стенки сосуда ниже уровня жидкости не загорятся — и промыл страдальцу раны.

— Как приятно… — слабо улыбнулся тот. — Тёпленькая…

— Крови ты много потерял, вот беда, — озаботился Пончик. — Сам-то на коне не удержишься, придётся к седлу привязывать…

— Не придётся, — качнул головой раненый. — Не жилец я… Молодой и сильный на моем месте, может, и выжил бы, но не старый и слабый… Как имя твоё?

— Александром наречён.

— А я — Рогерий, менах ордена братьев-проповедников… Доминиканец я…[102]

— Очень приятно, Рогерий. Сейчас я вас напою… Заварю веточки малины, смородины… Я даже немного высохших ягодок собрал!

Доминиканец с удовольствием и жадностью выпил горячий настой.

— Согрелся… — выдавил Рогерий, задыхаясь, и мучительно заперхал, давясь кашлем. Отдышавшись, он заговорил: — Об одном прошу, как брата по вере… Знаю — вы, православные, против папы римского и расходитесь во взглядах с католиками, но так ли глубок раскол? Ведь исповедуете вы не богопротивную ересь, а веру во Христа! Я являюсь… являлся, хе-хе… конвентуальным приором киевского монастыря доминиканцев, а здесь нахожусь по очень важному делу — оно касается судеб мириадов грешных и невинных душ, населяющих Венгрию, Моравию, Богемию, Алеманию,[103] Австрию… все те земли, на которые устремили свои алчные взоры эти ужасные татарины… Мы так мало знаем о них! Брат Юлиан бывал в Орде этой осенью и выведал имена виднейших королей манглов — Бахатура, Коактона, Фейкана, Байдара, Гермеуса, Кхеба… (Пончик не стал поправлять приора.) Мне же, ничтожному слуге Господнему, удалось больше — ныне у ордена есть верный помощник в самой Орде… — Приор захрипел, силясь улыбнуться, и выговорил: — Орда… Ordo fratrum praedicatorum…[104]

Рогерий сомкнул веки, из горла его вырывалось сипение и хлюпы. Пончик с содроганием понял, что этому человеку действительно жить осталось недолго — обескровленный, с воспалением лёгких… Доминиканец открыл мученические глаза и проговорил неожиданно ясным голосом:

— Наш человек в Орде является терциарием.[105] Он сам — татарин, но крепок в вере истинной и рьяно исполняет наказ самого папы Григория IX. Защитить от набега чад Божьих — вот цель его нелёгкого служения. Я должен был передать ему послание от генерального магистра Иордана Саксонского, но… не судьба.

— Вы хотите, чтобы я его передал? — уточнил Александр. — Но… как же я найду этого вашего терциария?

— А его не надо искать! Послание следует оставить в подвале Успенского собора, что в Рязани… — Приор разъяснил, как найти «почтовый ящик», и обмяк, истратив последние силы. Жизнь покидала его тело, рассудок мутился сильнее и сильнее, в задышливой речи всё чаще звучала латынь: — Восхвалять, Благословлять, Проповедовать…[106] Domini canes…[107] Еретиков… На куски… Рвать… В Рязань отнеси… В собор Успенский… Recennie quod est alius ducatus Rucenorum… Завоёвывать… Romam et ultra Romam…[108] Страх Божий…

Голос Рогерия угасал, и вот уже одни губы его слабенько вздрагивают, тщетно пытаясь выговорить последнее слово. Замерли в тоскливом изгибе. Недвижный взор остекленел. Душа раба Божьего Рогерия рассталась с телом…