Багдад до востребования

Выемка из «Барон турс» прояснила, что завтра, двадцать восьмого декабря, из Израиля в Москву летят лишь три человека. Причем их средний возраст – предпенсионный, что предполагало: помимо «вживления» фото тридцатипятилетнего «Старика» в советскую визу придется подделывать в ней и дату рождения. Тем самым и без того рисковое задание Дорона – бросок стремглав через железный занавес, да еще с весьма размытой целью – стремительно набирало штрафные очки, загоняя операцию в непредсказуемые дебри. Но тут обнаружилось, гася уныние у режиссера, что один из отъезжантов – Давид Хубелашвили, представитель малочисленной общины грузинских евреев, в своем подавляющем большинстве русским владеющих, но, понятное дело, вторым языком. Это и определило окончательный выбор Биренбойма. Напяливая на Шахара горскую папаху, обер-чопер хотя бы один риф оперативной задачи устранял. При этом, правда, плодил иной: приметный грузинский акцент был не знаком в СССР разве что глухому. По стране гулял целый эпос анекдотов о самом предприимчивом в Совке этносе – грузинах. Но прононс дело поправимое – это тебе не три рода и шесть падежей, к тому же за ночь…

Когда затравка операции пустила первый совместимый с жизнью побег, Биренбойм перевел ее в чисто практическое русло. Причем действовал на свой страх и риск, не имея санкции от начальства. Директор просиживал штаны в Иерусалиме, а к заму соваться смысла не было, поскольку из всех, весьма «эластичных», рамок разведки начинание обер-опера выламывалось.

Определившись с эскизом операции, Биренбойм «призвал к оружию» Шахара, не успевшего перевести дух после последнего задания, и вручил ему стопку свежих советских газет. На словах пояснил: «Завтра – в Москву. Но читай лишь то, что включит картинку».

Спустя час в отведенной Шахару комнате появился сильно смахивающий на дедушку Калинина старичок, с седенькой козлиной бородкой и замусоленной папочкой на тесемках, но не один, а в сопровождении помощника Биренбойма. Эскорт не проронил ни слова – лишь указал обернувшемуся Шахару на старца и был таков. Нево отложил орнаментированные орденами таблоиды, в считанные минуты обратившие его разум в жужжащий улей, и в течение академического часа тужился вникнуть в тайны письменной кириллицы, приоткрываемые наставником. Ведь писать по-русски «кустанаец» не умел, хотя и знал печатный алфавит. Дедок исчез столь же неожиданно, как и явился, напутствовав «переростка» поглаживанием по плечу и словами: «Не расстраивайся, ты – мальчик способный».

Тем временем запущенная на форсаж машина операции «Посувалюк» катилась к первому водоразделу – к той самой визе, без которой дерзновенная задумка Биренбойма не стоила и выеденного яйца. Колеса ее крутились на запад, в Ашдод, тихий, провинциальный городок, в сорока километрах от Тель-Авива. Именно там обитал Давид Хубелашвили, ни сном, ни духом пока не ведающий, какая магическая сила заключена в складной бумажной портянке, хранящейся в его трюмо.

По душу Хубелашвили обер-опер командировал сразу троих сотрудников, основательно взопревших еще до прибытия в Ашдод. Рация в «Субару» оживала каждые две-три минуты, отдавая выездной бригаде диаметрально противоположные указания: от ареста обладателя бесценной визы – до имитации грабежа его квартиры, венчаемого пожаром…

Между тем биография ашдодца, казалось, сама толкала его в тенета силовиков. Он был известен полиции как содержатель точки азартных игр под вывеской кафе, вследствие чего дважды арестовывался. А по последним агентурным данным, проявлял активность еще на одной делянке греха – сексуальных услуг. Причем от уголовной ответственности каждый раз ускользал. В какой-то момент Биренбойм даже задумался, стоит ли огород городить и не позволить ли Хубелашвили спокойно улететь, «нагрузив по общественной линии». Разумеется, в качестве рабочей, проходной версии…

Тут подоспело заключение Аналитического отдела – этнопсихологический портрет израильского грузина советских корней и всей общины в целом. В нем, наряду с прочими характеристиками, в частности, говорилось: «Отличаются радушием, открытостью в общении, но строго хранят общинные тайны, дезавуирование которых чревато. Поиск информанта в их среде – дело гиблое, даже среди отъявленных наркоманов. Община предана ценностям иудаизма и Государству Израиль». Переварив записку, Биренбойм распорядился мчавшейся на всех парах троице:

– Ребята, полный отбой…

– Как? – изумился старший группы, уже въехавшей в Ашдод. – Обратно?

– Нет-нет… – рассеянно молвил Биренбойм, после чего разъяснил: – Потолкуйте с ним по душам и возьмите расписку о неразглашении. Хотя и ее не надо…

– А он согласится? – никак не брал в толк командир после трех бросавших то в жар, то в холод переадресовок, да еще за полчаса.

– Согласится, – заверил Биренбойм.

Хубелашвили и в самом деле согласился. Наставления же оперов отмел: «Оставьте мне, что объяснить семье и близким». Но тут же оговорился: «Дайте лишь телефон для связи. На тот случай, когда мне потребуется поддержка. А за билет и визу можете не возвращать…»