Багдадская встреча. Миссис Макгинти с жизнью рассталась. После похорон

— Вы хорошая жена и мать, мадам, — напыщенно произнес Эркюль Пуаро.

Глаза Морин широко распахнулись. Привлекательные карие глаза на веснушчатом личике. «Интересно, — подумала миссис Оливер, — сколько ей лет? Пожалуй, не больше тридцати».

— Правда? — удивилась Морин. — Ну, не знаю. Я, конечно, всех их страшно люблю, но разве этого достаточно?

Пуаро кашлянул:

— Не сочтите меня бесцеремонным, мадам. Но если жена по-настоящему любит своего мужа, она должна заботиться о том, как он питается. Питание — вещь серьезная.

Морин, похоже, эти слова немного задели.

— А что? — вспыхнула она. — Голодным мой муж не ходит. Только и делаю, что его кормлю.

— Я имел в виду качество пищи.

— Вы хотите сказать, что я плохо готовлю, — догадалась Морин. — Но я всегда считала: что именно человек ест — это не важно.

Пуаро издал стон.

— Или что на нем надето, — рассеянно продолжала Морин. — Или чем он занимается. Я думаю, все это наносное и в жизни мало что значит.

Она замолчала, глаза от выпитого подернулись какой-то дымкой, будто она смотрела в дальние дали.

— На днях одна женщина написала в газету письмо, — вдруг сообщила она. — Дурацкое письмо. Спрашивает, как лучше поступить, отдать ребенка на усыновление чужим людям, которые смогут предоставить ему все — все что только возможно себе представить, так и написано, она имела в виду хорошее образование, приличную одежду, достойное окружение, — либо оставить его при себе, хотя никаких возможностей у нее нет. По-моему, дурацкое письмо — глупее не придумаешь. Главное, чтобы ты мог ребенка прокормить — все остальное не важно.

Она уставилась в пустой бокал, будто пыталась разглядеть на его дне будущее.

— Я-то знаю, — сказала она. — Ведь меня саму удочерили. Мать меня отдала, и там мне, как пишет эта женщина, предоставили все что только возможно себе представить. Но всегда больно сознавать — даже сейчас, — что от тебя отказалась собственная мать, взяла и отдала тебя своими руками.

— Но, может, она пошла на эту жертву ради вашего же блага? — предположил Пуаро.

Проясненным взором она посмотрела на него:

— Нет, не согласна я с этим. Перед собой эти родители так и оправдываются. На деле все проще — оказывается, они просто могут без тебя обойтись… А сознавать это больно. Я бы от моих детей не отказалась — ни за какие возможности на свете!

— Я считаю, вы совершенно правы, — поддержала ее миссис Оливер.

— С этим я тоже согласен, — сказал Пуаро.

— Вот и договорились, — обрадовалась Морин. — О чем мы тогда спорим?

Как раз в этот момент на террасу вышел Робин и подхватил:

— Да, о чем мы тогда спорим?

— О приемных детях, — доложила Морин. — Мне не нравится быть приемным ребенком, а вам?

— Все же это лучше, чем быть сиротой, разве нет, дорогая? Пожалуй, нам пора идти, правда, Ариадна?

Гости собрались расходиться разом. Доктор Рендел куда-то умчался немного раньше других. Все вместе спустились с холма, весело и шумно болтая, слегка взвинченные, как оно и бывает, когда вольешь в себя несколько коктейлей.

У ворот Лэбернемса Робин стал настойчиво приглашать всех зайти:

— Расскажем мадре, как прошла вечеринка. Ей, бедняжке, так обидно, что не смогла пойти с нами — опять нога замучила. Но все равно ей жутко хочется знать, что творится вокруг.

Веселая гурьба хлынула в дом, миссис Апуорд и вправду очень обрадовалась.

— А кто еще там был? — спросила она. — Уэтерби?

— Нет, миссис Уэтерби нездоровится, а эта унылая девица Хендерсон без нее идти отказалась.

— Какая трогательная привязанность, — заметила Шила Рендел.

— Я бы скорее назвал это патологией, — вставил Робин.

— Это все ее мать, — подала голос Морин. — Некоторые матери своих чад прямо съесть готовы.

Она вдруг вспыхнула, наткнувшись на вопросительный взгляд миссис Апуорд.

— Я тебя не пожираю, Робин? — спросила она.

— Мадре! Конечно же нет!

Чтобы скрыть смущение, Морин быстренько переменила тему — стала рассказывать, как они воспитывают своих ирландских волкодавов. Какое-то время говорили о собаках.

Потом миссис Апуорд решительно сказала:

— От наследственности никуда не денешься — человек ты или собака.

Шила Рендел пробормотала:

— А как же среда?

Миссис Апуорд была категорична:

— Среда, моя дорогая, здесь ни при чем. Она позволяет тебе сменить облицовку — но не более. То, что в человеке заложено, все равно остается при нем, и никуда от этого не деться.

Эркюль Пуаро с любопытством остановил взгляд на Шиле Рендел — лицо ее вдруг пошло красными пятнами. С излишней, как ему показалось, пылкостью она возразила:

— Но ведь это жестоко… и несправедливо.

— В жизни много несправедливого, — заметила миссис Апуорд.

В разговор вступил Джонни Саммерхэй.

— Я согласен с миссис Апуорд, — сказал он неспешным, ленивым голосом. — Наследственность сказывается. Я всегда на этом стоял.

В голосе миссис Оливер прозвучал вопрос:

— Вы хотите сказать, что все передается? «И проявляется в грядущих поколениях…»

— Но у этой цитаты есть продолжение, — неожиданно отозвалась своим приятным высоким голосом Морин Саммерхэй, — «И потому будь к людям милосерден»[184].