Багдадский Вор

– Отравить ее? – Даже монгольский принц содрогнулся от такого предложения. – Зачем? Зачем мне нужна мертвая женщина?

Йуклюк улыбнулся, как он мог бы улыбнуться в ответ на лепет ребенка.

– Она будет отравлена медленно, – продолжил он. – Так, чтобы ко времени, когда ты приедешь в Багдад, она оказалась у порога смерти. Затем ты с помощью этого волшебного яблока вернешь ее к жизни. И не возникнет вопросов, кто из трех принцев принес величайшую редкость. Сама жизнь? Есть ли лучший подарок на земле?

Принц рассмеялся.

– Изысканные и гармоничные благодарности, – ответил он. – Я в самом деле рад, что ты теперь мой шурин. Твое время и таланты впустую растрачиваются на острове Вак. Как только я вернусь из Багдада со своей невестой, я назначу тебя Главным Судьей Императорского Окружного Суда, премьер-министром, Уравнителем Буддийской Веры, Начальником Императорских Евнухов и Рыцарем-Командующим Ордена Дракона с Пятью Когтями.

В тот же день в Багдад послали гонца с необходимыми инструкциями: «Спеши в Багдад. И в конце седьмой луны отдай приказ отравить принцессу». А принц с остальной свитой вернулся на материк на следующий день. Они путешествовали быстро, на перекладных лошадях и верблюдах, к месту встречи с остальными двумя принцами в Терек-эль-Бей. Ибо наступал конец пятой луны, и времени оставалось мало.

Глава VIII

Ахмед тоже путешествовал быстро; путешествовал на восток, всегда на восток, навстречу восходящему солнцу мира, восходящему солнцу его души. Конец пятой луны, говорил он сам себе, и его цель еще не видна. Он шагал по трудной, долгой дороге. Его душа следовала туда, куда вели ноги. Сильные потоки страстных желаний накатывали на него, как порывы сильнейшего ветра. То было путешествие тела, но то было и путешествие его духа. То были приключения тела, но то были и высокие, величественные приключения духа.

Все дальше и дальше с каждым днем он уходил от земли, которую знал прежде; от жизни, которой жил прежде. Все глубже и глубже он продвигался в гигантскую, космическую волшебную страну, где постепенно начинал постигать внутренний смысл ее символов, уроков и тайн. И все же, оставив позади весь ранее известный и осмысленный опыт, вступив в эту обширную и неведомую область духа, он ощутил энергию более значимую и тонкую, чем та, о существовании которой знал раньше; он начал видеть себя целым и соразмерным, он нашел свое место на более обширной шкале времени – на тех часах, где месяц мог показаться мимолетной, ничтожной секундой, а тысяча лет могла сокрыться в тени, как один день.

И все же, двигаясь вперед, он никогда не забывал о Зобейде. Мысль о ней жила в голове Ахмеда, как странное, дикое очарование, которое его окутывало, как сладкий и легкий поток, бегущий по склону горы.

Но в сердце рождалось сомнение – вернется ли он к ней когда-нибудь?

Пять месяцев уже прошли и никогда не вернутся, и он начал бояться судьбы, сомневаться в исходе, стремиться к покорности.

Покорности судьбе!

И он вспомнил, что сказало дерево в Зачарованном Саду: ему придется посоветоваться со Стариком Полуночного Моря – Моря Покорности Судьбе.

И он двинулся дальше.

В долине поднялся туман. Над туманом небо казалось плотным и тяжелым, оно приобрело ровный стальной цвет и оставалось чистым, только несколько облаков болезненного оливково-зеленого цвета протянулись с севера на юг; они казались суровым препятствием, которое Ахмед должен преодолеть, чтобы отправиться в неизвестное. Он полуобернулся и бросил взгляд через плечо. Там, позади него, росли горы. Они пели целыми днями, а ночами шептали хвалы Аллаху, жизни, зеленым звездам. С другой стороны тех гор была жизнь, которой он жил прежде. Теперь он уходил от нее в неизвестность, в долину, которую заливало красное и золотое пламя солнца, в которой сквозь туман сияли яркие изменчивые краски.

Что-то в этой туманной долине тревожило его; это глубоко проникало в его душу. Он торопился – торопился к пределу окончательно зрения и понимания.

Пока он спускался в долину, туман постепенно поднимался. Солнечные лучи дрожали на листьях, словно ноты, качающиеся на ветру ночи. Внезапно, когда Ахмед обошел гигантскую скалу, он увидел, как долину рассекает надвое сверкающая поверхность: огромное озеро открывало свое пространство яростному лику солнца. На плоском, однообразном пляже на многие мили тянулись заросли кустарника, редкие, серые, сухие, как китайские акварели; вдалеке они сливались с желтым прибоем. Дальше на западе тянулся длинный язык песка, и стройные покачивающиеся пальмы оставляли неизгладимые следы на открытом лазурном пространстве. Признаков жизни не наблюдалось, ни жужжания насекомых, ни кружения и полета птиц; только в нескольких футах от берега в хрупкой лодчонке качался бородатый старик, бесцельно орудуя одним овальным веслом и почти не двигаясь с места.

Здесь было одиноко, безумно одиноко, как будто миру пришел конец и не осталось ни прошлого, ни будущего. Одиночество завладело душой Ахмеда. Ему нужно было утешение, успокоение человеческого голоса. Поэтому он закричал старику в лодке: