Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики

— Чтобы как следует разобраться с ним в мастерской. Если дело в каком-нибудь скрытом дефекте вроде усталости металла или износа зубчатой передачи, то нам важно, чтобы такое не случилось на других машинах. А за дополнительное время новость разнесется по всему городу, и мы сможем попользоваться толпой. Часть туристов попадет в наши руки и возьмет на себя ущерб, который вы нанесли казино, ограбив его банк, — с помощью игрального автомата.

— Я должен верить вам на слово.

— Костнер, вы уедете, а отелю еще долго придется работать.

— Недолго, если я не перестану выигрывать.

— Один-ноль в вашу пользу, — в улыбке Хартсхорна сквозил упрек.

— Так что вы меня не слишком убедили.

— Других аргументов у меня нет. Если хотите вернуться к автомату, не смею вас задерживать.

— А бандюги меня потом не тряхнут?

— Простите, не понял?

— Я сказал: а банд...

— Колоритная у вас манера выражаться. На самом деле я понятия не имею, о чем вы толкуете.

— Уж конечно, не имеете.

— Надо бы вам бросить читать «Нэйшнл Энкуайрер»[49]. У нас честный бизнес. Я просто прошу вас об одолжении.

— Ладно, мистер Хартсхорн. Я за трое суток не спал ни минуты. Десять часов пойдут мне на пользу.

— Я попрошу управляющего подыскать вам спокойную комнату на верхнем этаже. Благодарю вас, мистер Костнер.

— И не думайте больше ни о чем.

— Боюсь, что это будет не слишком легко. — Хартсхорн прикуривал сигарету; Костнер повернулся, чтобы уйти.

— Да, кстати, мистер Костнер...

— Да? — Костнер полуобернулся к Хартсхорну.

Ему с трудом удавалось сфокусировать зрение. В ушах звенело. Хартсхорн, казалось, мелькает где-то на пределе видимости, как далекая зарница по ту сторону прерии. Как воспоминания о том, что следовало забыть, из-за чего Костнер и перебрался по эту сторону прерии. Как сетование и мольба, что продолжали распирать клетки его мозга. Голос Мегги. Она еще там, внутри, говорит что-то...

— Тебя постараются не пустить ко мне.

Он мог понять одно — ему обещаны десять часов сна. Внезапно они стали важнее денег, важнее желания забыть, важнее всего на свете. Хартсхорн продолжал болтать, говорил что-то, но слышать его Костнер не мог, будто отключил звук и видел лишь беззвучное движение резиновых губ Хартсхорна. Костнер помотал головой, пытаясь прийти в себя.

С полдюжины Хартсхорнов го сливались в одного, то выходили друг из друга. И — голос Мегги.

— Здесь я неплохо устроена и одинока. Если сможешь прийти ко мне, я буду щедра. Прошу тебя, приди у прошу у скорее.

— Мистер Костнер?

Голос Хартсхорна словно просачивался сквозь слой ила, толстый, как рулон бархата. Костнер уже не пробовал вновь сфокусировать зрение. Отчаянно уставшие карие глаза принялись блуждать.

— Вам известно, что это за автомат? — говорил Хартсхорн. — Странная с ним приключилась история недель шесть назад.

— Какая же?

— Да девушка скончалась, играя на нем. Дернула рукоятку, и тут с ней случился сердечный приступ, удар; так она и умерла на полу у автомата.

Костнер немного помолчал. Ему отчаянно хотелось спросить Хартсхорна, какого цвета были глаза у той девушки, но он боялся, что ему ответят: голубые.

Заговорил он, уже взявшись за ручку двери:

— Напрашивается вывод, что с этим автоматом вы попали в полосу невезения.

— Или что она может не сразу оборваться, — на сей раз улыбка Хартсхорна была какой-то загадочной.

Костнер почувствовал, как сжались челюсти.

— Вы имеете в виду, что и я могу умереть и это не было бы неудачей?

Улыбка Хартсхорна превратилась в некий неизменный знак, навсегда запечатленный на лице: «Спите спокойно, мистер Костнер».

Bo сне она явилась ему. Удлиненные округлые бедра и мягкий золотистый пушок на руках; голубые глаза, глубокие, как прошлое, мерцающие, словно подернутые лилова/пой паутинкой; упругое тело — тело единственной, изначальной Женщины всех времен. К нему пришла Мегги.

— Здравствуй, вот и кончились долгие мои странствования.

— Кто ты? — растерянно спросил Костнер.

Он стоял на холодной равнине — или на плоскогорье? Ветер вихрился вокруг них — или только вокруг него? Она была совершенством, он видел ее ясно — или сквозь дымку? Голос ее был глубоким и звучным — или нежным и теплым, как ночной аромат жасмина?

— Я Мегги. Я люблю тебя. Я дождалась тебя.

— У тебя голубые глаза.

— Да, это от любви.

— Ты очень красива.

— Спасибо. Это от женского интереса.