Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики

Его чувства путались, восставали против пустоты, отсутствия ощущений. Он просочился наружу — и услышал звук: голоса, умоляющий и требовательный. Они окрепли, отдаваясь эхом в беспредельности.

«…Говори, черт тебя побери! Кто твои главные сообщники? Какой поддержки ожидаешь от армии? Кто из генералов на твоей стороне? Вооружение?.. Структура организации?.. Объекты первых ударов?..»

На фоне этих слов возник слепящий разряд, заполнил Вселенную, стал меркнуть. В течение этого мига Мэллори знал о ремнях, врезающихся в измученное тело, о боли от обруча, стискивающего ему голову, о страдании от судороги в мускулах…

…о невесомом скольжении в море мельканий и проблесков энергии. Голова кружилась все сильнее; он неистово отстаивал стабильность в море хаоса. В коловращении тьмы он нашарил строго ориентированную матрицу, неуловимую — и тем не менее служащую ориентирующей энергетической системой на фоне переменчивых потоков энергии. Он дотянулся до нее, ухватился…

ВОСЕМНАДЦАТЬ

— Задействовать все аварийные ресурсы! — такую команду прогнали Воспринимающие через все 6934 сегмента разума Ри и отпрянули, потрясенные. — Пленное сознание прицепилось к области контакта! Мы не можем освободиться!

Излучая импульсы чудовищного потрясения от неожиданной выходки узника, пришелец передохнул — недолго, наносекунду, необходимую для восстановления межсегментного баланса.

— Как ни беспрецедентно велика мощь врага, она все же недостаточна, чтобы повредить целостности поля моего-нашего бытия, — сдерживая волнение, заявили Анализирующие. — Но мне-нам следует немедленно отступить!

— нет! я-мы не располагаем достаточным количеством данных, чтобы оправдать сворачивание первого этапа, — отдал контрприказ Эгон. — перед нами сознание, направляемое взаимокон-фликтующими стимулами огромной мощности. который первостепенен? вот в чем ключ к его поражению.

Составной разум торопливо сканировал сознание Мэллори, выискивая символы, из которых можно было бы составить требуемую гештальтформу[10]; утекали драгоценные микросекунды.

— Готово, — объявили Интегрирующие. — Но надо указать, что нет сознания, способного долго оставаться неповрежденным в условиях прямого столкновения антагонистических императивов. Следует ли воздействовать данным раздражителем вплоть до точки невозврата?

— отвечаю утвердительно. — Интонация Эгона была интонацией предельно решительной. — испытание на разрушение.

ДЕВЯТНАДЦАТЬ

— Иллюзии это, — сказал себе Мэллори. — Меня донимают иллюзиями.

…Он почувствовал приближение новой мощной волны, надвигающейся на него подобно тихоокеанскому валу. Угрюмо вцепился в свой неприметный ориентир — но обрушившийся удар ввинтил его во тьму.

Очень далеко Инквизитор в маске смотрел ему в лицо.

«Боль на вас не подействовала, — сказал приглушенный голос. — Угроза смерти не тронула. И все же есть один способ…»

Занавес раздвинулся — там стояла Моника, высокая, стройная, трепетно-живая, прекрасная, как лань. И рядом с нею — дитя.

«Нет», — сказал он и рванулся к ним, но узы удержали его. Он беспомощно наблюдал, как грубые руки завладели женщиной, небрежно и бесстыдно прошлись по ее телу. Другие руки стиснули дитя. Он увидел страх на маленьком личике, страх в глазах…

Страх, который ему уже приходилось видеть.

Да, конечно, он уже видел ее. Дитя было его дочерью, драгоценной частью его и этой стройной женщины…

Моники, поправил он себя.

…Видел эти глаза сквозь круговерть брызг, нависшую над водопадом…

Нет. То был сон. Сон, в котором он погибал. И был еще второй сон, с напавшим на него раненым львом…

«Вы останетесь невредимы! — Голос Инквизитора, казалось, доносится откуда-то издалека. — Но навечно унесете с собой воспоминание о том, как их расчленяли заживо…»

Его внимание судорожно вернулось к женщине и ребенку. Он увидел, как обнажают гибкое, загорелое тело Моники. Она стояла гордо, отнюдь не сжималась от страха. Но что теперь ее храбрость? Наручники на ее запястьях приклепаны к крюку, вмурованному в сочащуюся влагой каменную стену. К побелевшей плоти приближалось докрасна раскаленное железо. Он видел, как потемнела и пошла волдырями кожа. Железо вошло до отказа. Сведенная судорогой женщина закричала…

Закричала какая-то женщина.

— Боже мой, заживо сгорел и все еще идет! — каркнул чей-то тонкий голос.

Он опустил глаза. Ни раны, ни шрама. И кожа цела. Откуда же пришло мимолетное и неясное воспоминание о потрескивающих языках пламени, опалявших белого каления болью, когда он втягивал их в легкие…