Багряная летопись

Чапаев думал. По замыслу Фрунзе, как Чапаев понимал его — а он весь жил идеей этого контрудара, — наступление следовало разворачивать северо-восточнее Бугульмы. Вчерашний же приказ командарма Пятой требовал повернуть дивизию на северо-запад. Тухачевский — горячий и хитрый командир; дерзко решил он окружить корпус генерала Войцеховского, зайти ему чуть ли не в тыл. Доброе дело! Знатное дело. Да вот будет ли Войцеховский тем временем стоять на месте? И он ведь не дурак! А если генерал переместится да и сам ударит во фланг? А штыков, сабель и артиллерии у него раза в два поболее, чем в 25-й дивизии…

— Карту!

Мигом очищен от посуды столик, расстелена буро-зеленая бывалая карта, все головы склонились над ней…

Началась трудная, кропотливая работа: один за другим входили по вызову в избу начальники конных разведывательных отрядов, срочно посланных в район Бугульмы тотчас после получения приказа командарма Пятой. Придирчиво выпытывая у каждого самые малейшие подробности, Чапаев наносил на общую карту все, что ему докладывали.

— Да, осторожен генерал, — часа через два задумчиво протянул Чапаев, разгибая спину. — Умен! Или пронюхал что-то, или сам сообразил: все данные, что он стал перемещаться вот сюда — в сторону Уфы. И значит… Ты понимаешь, комиссар, что это значит? — обратился он к Фурманову.

Тот встал, покуривая трубку, заходил по комнате. Перемещение Войцеховского значило, что выполнение нового приказа — дерзкого и смелого по замыслу — тем не менее ставило дивизию Чапаева под фланговый удар заведомо более сильного противника, потому что генерал Войцеховский оказался осторожней и дальновидней, чем предполагал Тухачевский. А невыполнение Чапаевым важного приказа в условиях острых непрерывных боев, да еще при старой репутации партизана и анархиста, было чревато незамедлительным отстранением Чапаева от командования, и Фурманов знал, что сам начдив это отчетливо осознает.

— Что ж ты решаешь, Василий Иванович? — с интересом спросил он. Чапаев встал и тоже заходил по комнате — быстро и гибко.

— Как думаешь, — неожиданно спокойно спросил он. — Тухачевский — мужик умный?

Умный ли? Для Фурманова этот вопрос никакой сложности не составлял: то, что он знал о молодом командарме, безусловно говорило за это. Но…

— В этом ли соль, Василий Иванович? — попыхивая дымком, спросил он. — И умные бывают амбициозные. А в этом смысле я о нем ничего не знаю.

Ни слова не говоря, Чапаев снова склонился над картой. Десятки мелочей, добытых разведкой, говорили за то, что Войцеховский уходит из-под задуманного удара и развертывает свой корпус для броска во фланг 25-й дивизии.

— С дворянским гонором, значит? — переспросил Чапаев. — А тебе ясно, комиссар, что ждет нас, если мы выполним вчерашний приказ? — И он провел резкую черную стрелу, перечеркивая красный контур своих бригад. — Я думаю, каждому должно быть это ясно-понятно, если он не последняя контра. А если кому и неясно, так я из-за этого своих бойцов понапрасну тратить на погибель не буду!.. И белую шкуру Войцеховского трепать не перестану! Вот так! — Он ходил гибкой, кошачьей походкой из угла в угол по комнате. — И не верю я, что командарм-пять из-за гонора-амбиции будет настаивать на приказе, не хочу верить! — Чапаев ударил кулаком по хрустнувшему столику. — Михаил Васильевич о нем упоминал по-доброму, а уж он людей понимает. Ну, а если…

Фурманов с глубоким удовлетворением глянул на Чапаева, кивнул.

— Ну, а если… Главное, перед революцией мы будем правы. Значит, можно доказать.

Чапаев вскинул на него при слове «мы» глаза.

— Пиши приказ, — решительно обернулся он к Луговенко. — Учитывая новую обстановку, задание всем бригадам меняем…

— Но, Василь Иванович…

— Вот тебе и «но». Чтобы через полчаса новый приказ был составлен: семьдесят третью — сюда, семьдесят четвертую — сюда, семьдесят пятую — нацель сюда. — Он энергично провел три красные линии на северо-восток. — А как отправишь приказ по бригадам, от моего имени напиши командарму Пятой. Объясни, что нами установлен отход корпуса Войцеховского с прежнего места. Выполнение вашего приказа приведет наш удар на пустое место и поставит дивизию под контрудар белых по правому флангу. Вот почему и просим вашего изменения приказа по армии в таком-то смысле. Он поймет, должен понять! А нет — пускай летит одна голова Чапая, чем десять тысяч голов, потребных для мировой революции. Ясно? Выполняй!

— Василь Иванович, ставь и мою подпись, — все так же попыхивая трубкой, мягко сказал Фурманов. — Уж пусть летят две головы вместе, чего ж порознь?

— Так ведь и моя голова что-то весит, — весело добавил Луговенко. — Не серчай, Василь Иванович, но и я подпишу твое письмо.

— Вот и хорошо, — как-то трудно, с глубоким раздумьем и без свойственной для него живости согласился Чапаев, — на миру и смерть красна. Значит, через полчаса вернусь, подпишу приказ, а пока поеду, потолкую еще с Троицким: артиллерийский глаз — зоркий глаз, он такое примечает, что нам и невдомек…