Багряная летопись

— Спокойно, Федор Федорович! — тихо сказал Фрунзе, увидав, как подался вперед Новицкий. — Дуги гнут с терпеньем и не вдруг. Полагаю, что у Плясункова попросту не приготовлены списки. А вот почему? В этом мы разберемся. Обстоятельно разберемся!

— К церемониальному маршу! — прозвучал голос Ильина, которому поручили командовать парадом.

Плясунков вывел перед своей правофланговой бригадой большой оркестр, захваченный в полном составе у колчаковцев в бою под Уральском. Но раздалась новая команда Ильина:

— Первыми идут части двадцать второй дивизии, далее бригада двадцать пятой дивизии, замыкает двести двадцатый рабочий полк.

— Затирают! По носу бьют! Нашу боевую бригаду назад заталкивают! — быстро проговорил Семенов.

Плясунков растерянно посмотрел на него и, яростно сверкнув глазами, прокричал:

— Первая бригада славной двадцать пятой дивизии, слушай мою команду! На плечо! По батальонным квартирам… шагом… марш!

Грянула медь оркестра, плавно заколыхались ряды, и разношерстно одетая бригада повернула вслед за своим оркестром прочь с площади. И хотя Ильин почти сразу же вывел вперед оркестр ивановцев и пропустил мимо него остальные части, парад выглядел жидковато: смотр был демонстративно, с вызовом сорван.

Вернувшись в штаб, Фрунзе сказал Новицкому:

— Ситуация в основном ясна, Федор Федорович: разложение бригады идет полным ходом. Кто-то над этим трудится упорно. Этому же благоприятствует и вздорный нрав Плясункова, человека, очевидно, храброго, но недисциплинированного. Приказываю: двести двадцатый Иваново-Вознесенский полк немедленно поднять по тревоге. Один батальон усилить пулеметами резерва и артбатареей. Другой батальон назначить дежурным по городу. Разбить город на участки для каждой роты. Вывести усиленные патрули во все районы города. Город объявить на осадном положении. Хождение с девяти вечера до шести утра без пропусков немедленно запретить. Всех нарушителей задерживать и доставлять в штаб для расследования. Приказать Ревкому вооружить рабочие батальоны в двухчасовой срок и объявить их мобилизованными. Каждому рабочему батальону выделить связных в штаб Иваново-Вознесенского полка и подчинить их командиру последнего. Комендантом города назначаю командира двести двадцатого полка, начальником гарнизона — командира двадцать второй дивизии со всеми чрезвычайными правами. За поведение на смотре Плясункову объявляю строгий выговор. Прошу вас выяснить возможность возвращения в бригаду из госпиталя комбрига Кутякова.

В этот же день после обеда Фрунзе в сопровождении небольшой охраны выехал на передовую. К вечеру группа оказалась в виду степного казахского аула. Командарм предложил заночевать здесь. Он слез с коня и подошел к сидящим у колодца казахам. К удивлению своих сопровождающих, он неожиданно заговорил по-казахски. Узнав от его спутников, что это — самый большой красный начальник, казахи, не скрывая изумления, заахали, закачали головами, наперебой стали приглашать гостей в юрты — каждый к себе. Решили уважить старейшего, зашли в юрту к нему.

Женщины захлопотали над огнем, готовя жирный бешбармак, а мужчины сгрудились вокруг командарма, внимательно слушая его рассказ о Колчаке и борьбе с ним. Когда утром Фрунзе и его спутники выехали, чтобы продолжить путь, командующий уже много знал о новостях степи, о противнике, об отношении казахов, башкир и калмыков к белым насильникам.

И не успели еще красные командиры скрыться за ближайшим холмом, как во все стороны по степи молниеносно понеслась молва «длинное ухо» о главном начальнике красных — человеке приветливом, справедливом, мудром — вот такая голова! — и знающем все языки, какие есть на белом свете, — и человечьи, и звериные, и трав, и кустарника, — отчего он все понимает правильно и видит каждого насквозь.

И в этот же день по всей линии фронта по беспроволочному «солдатскому телеграфу» также начали распространяться сведения о новом командарме: «Настоящий начальник. Сразу на передовой появился. На церкви его белые чуть было не убили шрапнелью, но он не слез, во все вник, ошибки указал и красноармейскую кровь понапрасну проливать не дал».

Красноармейский телеграф передавал верные новости, но, конечно, молва не могла подхватить то, что знали, о чем говорили лишь два человека: Фрунзе и Новицкий.

Фрунзе говорил, нервно вышагивая по комнате:

— Операция началась, она уже идет, но ведь она подготовлена из рук вон плохо! Они начали наступление, почти не имея снарядов, а ведь в Уральске их целый склад — битком набитый! Они бросили в наступление пехоту, не подавив огневые средства противника, даже не нащупав их!.. И вот дилемма, Федор Федорович: остановить наступление — подорвать боевой дух, продолжить — понести неоправданные потери. И то плохо, и то плохо!

Новицкий во время его речи, сидя у стола, не торопясь, мастерил пепельницу из бумаги, сделал, проверил на прочность, закурил, опустив глаза.