Багрянец

После первых художников пришли другие, поселились тут, срубили деревья в долинах, обнажили землю, исполосовали ее бороздами. Со временем Джесс увидела все: скотина топтала обнаженные, сухие холмы; землю ранили ради добычи минералов; и само место, и люди здесь покрывались ранами и шрамами, причиняли вред и получали его, а почва сворачивалась, словно кровь. Но некогда земля была дикой, как ее мужчина и все, кто был с ним; а здесь, под красным перекрестком, лежало место, которое – Джесс сразу почувствовала – всегда жаждало снова стать диким.

Джесс ясно помнила, что чувствовала перед этой наскальной живописью – она ощутила себя зерном, на кратчайший миг попавшим в загадочное чудесное место».

– Это твой отец загнал меня под землю с этой дурочкой. Как ее звали?

«Его любовницу? Мэдди. Ее звали Мэдди, и Джесс отвела эту дурочку очень глубоко».

– Я даже держала ее за руку, как моя дочь держит за руку его. Как бледна была ее рука, Финн.

«Последние пути. Та дорога стала для девчонки в красных ботинках последней. А эта – последней для ее собственной семьи».

– Дети мои.

– Не плачь, матушка, не расстраивайся. Тише, тише. Мы на месте. Теперь обернись краснотой, матушка, поверни детей вокруг себя, любимая. Ты – наша колонна.

«То самое первое лето, подобных которому не случалось».

42

Небо над морем темнело, ветер дул с востока, беспокоя воду вдали и неся с собой холодные колючие брызги.

Патрульная машина остановилась на вершине долины, где земля обретала неприятно знакомый вид: сквозь ветровое стекло Хелен узнала дыры в асфальте и заросшие обочины. Она с горечью вспомнила, с каким облегчением обнаружила перекресток в тот самый первый раз – именно здесь, запыхавшись и утомившись после крутого подъема, она нашла то, о чем говорила последняя запись Линкольна, сделанная на компакт-диске.

Тогда стальные ворота, ведущие на тропу, были открыты, а створки скрывались под листвой. Теперь же их заперли, и двое мужчин стояли у ворот, лениво прислоняясь к металлическим прутьям, словно в ожидании незваных гостей.

На случай дождя (который теперь стучал по крыше автомобиля) охранники надели зеленые резиновые сапоги и дождевики, закрыв лица капюшонами, а под капюшон надев шапки. Они прятали подбородки под застегнутыми шерстяными куртками, так что лица было плохо видно.

За воротами нестриженая трава, сорняки, изгородь и деревья сплетались в трубу, ведущую прямо к ферме. Один лишь взгляд в эту трубу пробудил в Хелен воспоминание, как псы бросались на нее, загоняя в живую изгородь. «Кент».

Оба офицера полиции вышли из машины и начали разговор у ворот. Хелен приоткрыла заднее окно, но ничего не расслышала.

Она находилась в безопасности в полицейской машине, но это не мешало ей часто дышать от нарастающей тревоги. Ей хотелось, как только полицейские вернутся, выбраться из машины и уйти. Здесь было небезопасно – Линкольн никогда больше ничего не записал, после того как поставил здесь микрофоны. Они бросили его в красноту.

Хелен позволила полиции уговорить ее вернуться, хотя офицеры ей не верили.

С полицейскими у ворот говорил только один из незнакомцев: его ленивая осанка дышала неуважением к должностным лицам – поведение невежливое и, без сомнения, утомительное для полицейских. Офицер-мужчина напряженно скрестил руки.

Констебль говорила от лица обоих полицейских, подкрепляя слова движением рук, торопливо мелькавших, как две белые вспышки, в сером мире. Они расследовали убийство – или скоро будут расследовать.

Второй незнакомец, который молчал, смотрел в землю, сунув руки в карманы и плотно натянув капюшон на голову.

Хелен не сводила глаз с его овальной головы, обтянутой «гортексом». Лицо разглядеть она не могла, но ломаный, худой силуэт казался знакомым. «Та сволочь с лодки, что стояла у нее на плечах?» Надо, чтобы полицейские заставили его показать лицо.

Вернувшись в машину, офицер-мужчина успокаивающе улыбнулся со словами: