Багрянец

Финн Уиллоуз от ярости не мог говорить; он повернулся и взглянул на мать, тряся головой, словно не верил в безрассудство человека, осмелившегося критиковать его семью.

– Этим-то бизнесом мы управлять умеем, – самодовольно произнесла женщина в маске рядом с Адрианом.

– Закрой рот, шлюха! – завопил Финн, едва дыша от гнева. – Это ты наняла мудака с камерой и суку-репортера. Ты виновата!

Легким движением запястья Адриан поманил людей у двери, и двое по команде шагнули вперед. Оба были лет пятидесяти, крепкие, с грубыми лицами, одеты в дорогие куртки для катания на яхте и джинсы; их глаза не выражали ничего, кроме мрачной решимости.

– Это еще что? Ты с ума сошел? – сын Тони повернулся к ним, но оба слуги молчали. – Адриан!

Они прыгнули на Финна с расстояния метра, и битва оказалась короткой: Финна скрутили, прежде чем он успел поднять руку, и оттащили от семьи, пока тот скулил от боли.

Поднявшись, Адриан повел плечами, потянулся и сошел с пьедестала к Финну. Тот плевался так же обильно, как говорил:

– Ублюдок. Ублюдок.

– Думаю, единственные ублюдки здесь – это ты и твоя сестра. Можно только догадываться, кто залезал на вашу мать в те славные времена среди сраных овец.

– Адриан! – Тони шагнул вперед. Нанна умоляюще смотрела на пожилого отца, словно ожидая, что он немедленно закончит эту сцену.

Адриан, не обращая внимания на Тони, теперь говорил прямо с Финном. Тон его оставался столь же непринужденным, как будто он обсуждал спортивный инвентарь:

– У вас всегда использовали самый первый неандертальский ручной обоюдоострый топор. Должно быть, вы считаете, что разделывать им – традиция. Но я в минуты красноты предпочитаю листообразное лезвие, острое, как бритва. Люблю вонзаться глубоко – так глубоко, как лежат в земле осадки девонского периода. Я не мясник, Финн, – в этих краях нет мясников. Мы обладаем сдержанностью и точностью, которых вам, обезьянам, всегда не хватало.

Из-за спины Адриан вынул длинный кусок темного кремня, тщательно обтесанного, как острие копья.

– Прекрати! – наконец приказала Джесс из кресла тихим голосом, не утратившим силы. – Ты не знаешь красноты, и никогда не знал, Адриан. Ты знаешь только то, что я тебе показала – отмель, берег, но не глубину, где леденеет кровь. А сейчас мы на глубине, все мы. Этот цикл начался, когда ты лежал в пеленках. Достаточно, или ты познаешь ярость, красную, как эта земля. Она теперь так близко – она никогда не спит. Она вечна. Не думай, что я не приведу ее сюда.

Адриан посмотрел на нее с ухмылкой и крикнул, чтобы его расслышали за рыком Финна:

– Что ты мне сказала, Джесс, в самом начале? Как объяснила? Дай-ка попробую вспомнить – ах да, тогда ты хотела провести демонстрацию на этом наркомане с микрофонами. Ты сказала: единственное, что имеет значение, – выживание.

Ты сказала, племена, чтобы выжить, всегда должны были проявлять безжалостность. Выжить. А разве в древности одно племя не поглощало другое – снова и снова? На этой самой земле? Такова наша история, дорогая. Ты сама так говорила.

Мы живем во времена изобилия, не борьбы за выживание. По крайней мере, жили. Ничто из этого вообще не должно даже происходить, но некоторые из нас еще не достигли своего конца – и мы не достигнем. Во всяком случае, не скоро. Твои источники ошибаются.

Видишь ли, Джесс, ты не одна. Не единственная ведунья – есть и другие. Краснота любит силу, и только силу. И она уже некоторое время тянется дальше – на запад, а у твоей славной эпохи истекает срок годности. Проблема в том, что ты никогда этого не понимала и вошла в типичнейший период… вырождения. Увы, история повторяется. Мы все видели надпись на стенах. В смысле, на стенах пещеры.

Адриан схватил Финна Уиллоуза за пряди волос, слипшиеся от гематитовой краски, и задрал его голову, будто ягненку на скотобойне.

Его рука стремительно прошла под ухом Финна, с легкостью, говорившей о долгой практике, перерезав ему шею, но все звуки в этот момент заглушил вопль близнеца Финна – Нанны Уиллоуз. Ее крик заполнил все стильное кафельное помещение до самой крыши.

Тони упал на голые ягодицы с шокированным выражением на дряхлом лице. Остекленевшими глазами он смотрел, как кровь его сына льется горячим потоком на кафель и красными нитями бежит к решетке.

За работой Адриан что-то говорил сквозь стиснутые зубы. Страшно было видеть его свиные глазки между собачьих челюстей – взгляд человека в маске, охваченного краснотой, стал звериным, жестоким, и в то же время говорил об уме и целенаправленности, исключавших всякое сочувствие.

Отпиливание головы заняло гораздо меньше времени, чем казалось. Наркотическое опьянение семьи Уиллоузов почти прошло, и мало что осталось, дабы притупить их всеобщий ужас. Полностью отделив голову наследника фермы Редстоун от костлявых плечей, Адриан поднял ее за жиденький хвостик волос.

Единственный здоровый глаз Финна удивленно смотрел на его семью, а бородатая челюсть слабо дрожала, хватая воздух, хотя последние слова он уже произнес.