Багряные скалы

Сменившись, Дмитрий пообедал и завалился спать. Проснулся к вечеру. Тусклый свет заходящего солнца окрашивал полог палатки в желтовато-розовый.

В палатке топился народ, готовилась к выходу караульная смена, проверяя подсумки и бряцая оружием. Шумно сражались в шешбеш отдыхающие до поры.

Дмитрий любил наблюдать за сборами караульной смены, зная, что ему самому никуда торопиться не надо.

Лениво позевывая, он поглядывал на то, как Буадана распихал обоймы и фляги по подсумкам, зашнуровал ботинки. Караул, наконец, вытряхнулся наружу.

Герши, валявшийся на соседней кровати завел свою привычную "шарманку":

– Сидим тут на горе, как утки в тире… пост внизу, да три поста наверху. Голыми руками брать можно. Если федаины до нас доберутся, вырежут в два счета…

Горелый оторвался от игры.

– Герш, заткнулся бы ты, от греха…

Над нытьем Герши никто не смеялся. Слишком часто он повторял позднее: "Я же говорил…"

– И вообще, – подал голос Линкор, – не спи на посту, братан, и все будет хорошо.

– Кто спит!?! – возмутился Герши.

Но тут полог откинулся и в палатку зашел взъерошенный Гаврош.

На щеке его багровел отпечаток пятерни.

Он уселся на кровать и громко заявил:

– Ну и стервы эти американки!

Двир заметил пылающую щеку и заржал.

– Не знаю, которая из них тебя приласкала, но ручка увесистая…

– Еще бы, – поддержал его Горелый, – целый день лопатой махать.

– Приласкала… – не уловил иронии герой-любовник. – Скажешь тоже… так вломила, у меня чуть зубы не повылетали.

– Джесс? – поинтересовался Дмитрий.

– Она самая, – ухмыльнулся Гаврош, – но с Шэрон я тоже еще не закончил.

Он прислонил автомат к пологу, откинулся на кровати и закинул руки за голову.

– Эх… вот, помню, у нас в Меа Шеарим еще при англичанах одно заведеньице открыли, там работали девушки, куда как сговорчивее.

Гаврош мечтательно зажмурился: – Про дома Габи Миллера, никто не слыхал? Вообще-то, те дома прикрыли еще до Второй мировой, но пара квартирок там продолжала работать какое-то время. Энтузиасты, так сказать, своего дела.

– Ты как, – негромко поинтересовался из угла Линкор, чистивший пулемет, – туда прямиком из яслей забегал, по дороге домой?

– Гы-гы-гы! – заржал Шарабани, – А мамаша твоя с коляской за дверью поджидала?

– За дверью, не за дверью…, – продолжал жмуриться Гаврош, – а подглядывать с соседней крыши я начал почти в младенческом возрасте.

– Извращенец! – поставил диагноз Шарабани.

Гаврош только улыбался, продолжая свое: – Работала там одна девочка, я все на ней жениться мечтал, думал подросту и заберу ее оттуда.

– Мне лет двенадцать тогда было. – Добавил он извиняющимся тоном. – Потом началась блокада, война, потом заведение прикрыли, а девочки разъехались.

– И жили они долго и счастливо… – подсказал из своего угла Линкор, захлопывая крышку ствольной коробки.

– Гыг! – снова хохотнул Шарабани, – И умерли в один день!

Улыбка медленно сползла с лица Гавроша. Дмитрий заметил, как побелел давний шрам на щеке.

– Почему же в один день? – чуть слышно прошептал Гаврош, таким тоном, что у Дмитрия мурашки поползли по коже, а перед глазами встало ТО существо, умывающееся из бочки рядом с трупами двух египетских солдат.

– Она умерла гораздо раньше… В последний день Квартала…

В палатке стало тихо. Горелый застыл над шешбешом с костями в кулаке. Все головы синхронно повернулись к Гаврошу.

– Уж не знаю, каким чертом ее занесло в Старый город, – помолчав продолжил он, – Она приехала последним рейсом "двушки" прикинувшись медсестрой. Тогда, война интересовала меня куда больше, чем всякие глупости. Мне как раз исполнилось двенадцать с половиной, а Кими десять. Мы с ним исполняли роль посыльных: передавали приказы, подносили патроны, помогали взрослым, чем могли. Так что я не обратил на нее внимания.

А в тот, последний день уже стало ясно, что нам хана. Утром отмучился Кими, получивший ночью пулю в шею. Потом легионеры заняли и взорвали Тиферет, после чего принялись долбить из минометов дом за домом. Все живые давно попрятались под землей, в Четырех синагогах. Ближе к полудню кончились патроны. Наши еще кое-как держались, отбиваясь гранатами и в рукопашную, хотя было понятно – дело "табак". Вода у нас кончилась два дня назад, потому, что площадь с колонкой простреливалась. Раненые просили пить. И тогда она вдруг взяла ведро, поднялась наверх и пошла к колонке.

Гаврош замолчал. Нашарил в кармане пачку, вытащил сигарету и долго прикуривал. Затем глубоко затянулся и пустил в потолок струю дыма.

– На обратном пути ее прикончил снайпер. В десяти метрах от меня, попал ей в голову разрывной пулей.

Под пологом палатки висела тишина, нарушаемая лишь посвистом ветра.

Линкор пожал плечами и отвернулся. Горелый аккуратно опустил кости на поле и сложил пополам коробку с шешбешем.

– Прости… – буркнул покрасневший Шарабани.

Гаврош затушил сигарету, и отвернулся, поджав ноги к животу.

Поздно вечером, отдежурив свою смену, Дмитрий подошел к костру археологов.

Здесь обсуждали самые разные темы: историю, религию, археологию. В основном говорил профессор Глик, возбужденный и раскрасневшийся, остальные лишь задавали вопросы.