Багряный лес

Он бежал, инстинктивно понимая, что надо успеть до поворота, туда, где не достанет ударная волна от взрыва, который вот-вот должен был произойти. Бежал и слышал, как вслед за ним бегут остальные. Добежав до намеченного места, он остановился, переводя дыхание. "Это в самом деле какая-то чертовщина! — в такт набата пульса гремела мысль. — Говорящее чудовище!.. Я схожу с ума! Наверняка". На него кто-то налетел, сбил с ног, забарахтался и заругался. Тотчас их накрыло огнем. Коридор зашатался, искривился, покрылся трещинами и утонул в грохоте и темноте…

В кабинете было жарко и душно, но Тома трясло от озноба. Принесли одеяло, и он набросил его на плечи, чтобы согреться. На стене висел портрет президента. Слегка улыбаясь, Рузвельт неподвижно взирал на сидящих за длинным столом. Все молчали, слушая нервное постукивание пальцев генерала по полированной поверхности стола. Макартур был бледен и непрерывно оглядывал окружающих. По столу были разбросаны фотографии. Стентон безразлично подтягивал их к себе одну за другой и вновь отталкивал от себя. Фотографии скользили по столу и останавливались. Самые близкие карточки он вновь придвигал к себе, и все начиналось сначала… Сенатор Кали дремал, распространяя вокруг себя густой тошнотворный запах перегара. Иногда тонкая струйка слюны стекала с его губ на подбородок и оттуда свешивалась тонкой блестящей ниткой, падая на дорогой черный галстук. Он просыпался, пялился на всех воспаленными со сна мутными глазами и вновь ронял голову на грудь, начиная блаженно сопеть и причмокивать губами. На него никто не обращал внимания. Пилано несколько переусердствовал в клубе накануне, и когда его привели в этот кабинет, долгое время не мог понять, чего от него хотят. На все объяснения и рассказы он отвечал откровенным хохотом, но все-таки поставил свою подпись под протоколом, так до конца и не разобрав всей сути проблемы. Демир Сотен, напротив, мерил нервными шагами дальний конец комнаты, время от времени звеня ложкой в стакане, помешивая давно остывший чай. Он был полностью погружен в собственные размышления, и иногда короткие, взволнованные: "нет!", "да!", "ну?" слетали с его губ, когда для мыслей не хватало места под черепом. Он дольше всех расспрашивал Редерсона и первым поставил подпись под протоколом. Рик Питсон, откинув немного назад голову, чтобы не выпали из ноздрей пропитанные багровой кровью ватные тампоны, раскачивался на стуле, придерживая и баюкая раненую руку, подвешенную к шее на специальном ремне. Перед ним стоял стакан с остатками воды и коробка Аспирина. Возле Томпсона суетился врач, делая внутривенную инъекцию. Голова сенатора была туго стянута бинтом, который на затылке алел большим кровавым пятном, лицо, багровое и опухшее, блестело от противоожоговой мази. Он отказался лечь в госпиталь на базе, но было видно, что полученные им раны доставляли ему немало беспокойства. Клаус Рубен сидел спиной ко всем, кивал головой своим мыслям и беспрестанно дымил сигарой. Действие специального мыла окончилось, и Клаус демонстрировал всем темную полосу пота, растекающуюся по его широкой спине. Рубашка вылезла из брюк, и в просвете между одеждами виднелась розовая кожа с впадинкой между ягодицами. Позади него, на столе, стоял черный телефон прямой правительственной связи, пепельница, полная сигарных окурков, пустой стакан из-под виски, коробка сигар и большая серебряная зажигалка. Время от времени Рубен поворачивал голову на толстой складчатой шее и косил глазами то в одну сторону, то в другую — на Тома, Питсона и Томпсона, не скрывая в своем взгляде презрения. Сенатор отказывался верить всему: рассказам, фотографиям, фильму, ранениям и разрушениям, и поставил свою подпись под протоколом только потому, что оказывался единственным, кто мог впоследствии не попасть в "первый кадр" событий.

Было 6:34 утра.

За окнами было серое утро. Еще шелестел дождь.

Рубен покосился на часы, хотя уже делал это минуту назад.

— Неужели в Белом доме до сих пор не могут оторвать свои изнеженные зады от кроватей? — Он сокрушался по этому поводу каждые пять минут. — Сотен, когда отправили телеграмму?

Сенатор прекрасно знал, когда отправили сообщение в Вашингтон, но его угнетало бездействие и тишина.

— Шесть часов четырнадцать минут назад, — не прекращая беготни, отчеканил Демир, словно он только тем и занимался, что отслеживал, сколько времени прошло со времени отправки телеграммы.

— Демир, вы не устали бегать?

— Нет, Клаус. Я пытаюсь разобраться в том, что произошло.

— Ах, пытаетесь, — мелко и ехидно закачал головой Рубен. — Удачи, уважаемый… К обеду вас упакуют в смирительную рубашку. Это я вам точно говорю.

— Мне кажется, что вам все понятно, — съязвил Сотен. — Может поделитесь тогда? Спасете нас от приюта для душевнобольных.

Сенатор Рубен бросил в его сторону презрительный взгляд.

— Ни черта мне не понятно, — тихо произнес он. — Беспокоит только одно: как на ваши выдумки отреагируют в Белом доме.