Багряный лес

— Ты че, это — серьезно, начальник? — изумился заключенный. — А вдруг я пальну в тебя?

— Не пальнешь, — спокойно уверил его прапорщик. — Бери. Есть еще автоматы и для остальных — Томина и Шарко, и пистолеты — три. Хватит. Стрелять-то умеете?

— Шутишь, что ль?

Тогда пошли.

— А у этого чурки пушку взять можно?

— Я табэ дам "чурка"! — обозлился Ракханов. — Вот этот автомат по башка, как Купкин будэш лежат, да?

— Так я, брат, не со зла, — стал извиняться зэк. — Ты с майором остаешься, а нам-то с твоей пушкой будет веселее.

— Нэ дам! — отрезал солдат.

— Дай, — сказал Сергеев.

Они ушли. Ракханов с Краснухиным стояли у машины и смотрели, как солдаты и зэки тонут в темноте туннеля. Последним ушел Сергеев.

— Ай, нэхарашо, — покачал головой солдат, заглядывая в кабину. — Нэ харашо, майор. Савсэм убил Шашка. Он мама любил. Про свой кишлак харашо рассказывал. Так харашо, что сэрдцэ стаит. Да! И лейтенант Томин жалка. Да-а…

Он прошел к краю площадки и сломал с дерева две сосновые лапы.

Краснухин не испытывал никаких угрызений совести по поводу своего поступка: за свою жизнь он отправил на тот свет немало людей, и это были не обязательно зэки. Солдаты стоили не дороже заключенных. Так требовала Система, государственная машина. Тем же ей и отплачивал майор Краснухин, мстя за свою забитую глушью и загубленную жизнь. Жалел только о том, что не повезло с прапорщиком — не сумел застрелить. Не стоял бы теперь пристегнутый наручниками к дверце грузовика, под охраной дурака-узбека или татарина… какая разница!

Еще немного жалел Томина. Сразу после училища, как в свое время и сам майор: в широких глазах море романтики, удали и мечты. Лейтенант прибыл в часть неделю назад и сразу рьяно принялся за службу, надеясь, что его заметят, оценят, продвинут. Самонадеянный, доверчивый и самолюбивый дурачок! Кто его мог в этой таежной глуши заметить? Краснухин, что ли? Нет. Майор заботился только о себе. Тридцать четыре года — возраст для военного рубежный: или сгнить здесь среди мхов и болот, или носить полковничью папаху в каком-нибудь управлении и не обязательно в столице, можно просто где-нибудь поближе к ней, а на худой конец — обжиться на теплом морском побережье, чтобы на скорой пенсии тешить себя южными фруктами и солнцем. А лейтенант… Томин уже дослужился. До вспоротого живота. До ружейного залпа над свежей могилой. Неужели все таки зэка? Казалось, что они к нему неплохо относились — требовал не больше правил. Солдаты? Этого тем более невозможно было представить! Но кто-то же все-таки убил, и с такой лютой жестокостью.

Краснухин поморщился своим мыслям.

Он нисколько не боялся за свою судьбу. Дело, скорее всего, завершится переводом в другой лагерь. Сергееву подпишут заявление, и все — никаких больше препятствий на пути к полковничьим погонам. Помогут — знал майор. Как и он не раз помогал гноить в лагерных подвалах ненужных людей нужным людям. Добросовестно служил. Стал нужным.

Подошел Ракханов. Протянул одну сосновую лапу майору:

— На, махат будэш, камар-машка ганят, да?

Краснухин взял предлагаемую ветку. Гнус действительно сильно донимал.

— Что случилось, Ракханов, может все-таки расскажешь?

— Пачему нэ расскажу — расскажу канешна…

Он полазил по карманам, достал сигарету, закурил и спросил:

— Курыт хошь?

— Нет, — с усталостью в голосе ответил майор и прикрикнул: — Будешь рассказывать?

Солдат сначала опешил, но потом расплылся в довольной улыбке:

— Зачэм крычишь, да? Ты арэстованный, а крычишь. Сам учыл, когда арэстованный крычит, надо его кулаком морда… Да?

Теперь растерялся майор. Вдруг солдат-дурак точно въедет кулаком — с виду-то крепкий! Сильно пришибет.

— Так надо после суда, — пояснил он, мало надеясь на то, что его поймут. — С зэка. Понял?

— Как нэ понял — понял! Но ты молчы, а хошь гаварыт — гавары тыхо. Тогда Асан нэ будэт бить тебя ни суда, ни туда. Ты меня тапэр понял, да?

— Да, Асан, понял, — поторопился согласиться майор.

— Мы утром прыехал. Вагон уже стоял. Дожд был. Сыльный. Я весь мокрый. Лейтенант не стал вагон открыват. Гаварыл, что нэлза, кагда дожд. Прапаршик тоже так гаварыл. Он открыл скала, и зэка пашел работать, а мы тоже зашел в тунэл, чтобы сохнут. Савсем адэжда мокрый был! Мы бэгал лес, дрова носыл, огон делал, грэлса…

Он замолчал, к чему-то прислушиваясь, глядя в тёмный зев туннеля.

— Дальше-то что? — не вытерпел Краснухин, но ладонь солдата, остро пахнущая табаком, легла ему на рот.

— Тс-с-с. Нада малчат, — прошептал Ракханов. — Слушай…

Майор прислушался, но ничего не услышал, кроме мягкого шума ветра в верхушках сосен. Тихо.

Солдат убрал руку.

— Тагда тоже так… Слушаю. Нет, показалос. Опят слушаю — опят показалос.

— Послышалось, — поправил Краснухин.

— Э-э-э, ты думаеш, я савсэм дурак, да? Нэ нада!.. Я твой язык так знай, а ты мой — ничего. Вот.

Майор усмехнулся, но возражать не стал, побоялся.