Багряный лес

Из туннеля раздались выстрелы. Оглушительные, совсем рядом. Стреляющих не было видно, но вспышки короткими мигающими молниями обесцвечивали черноту входа в шахту. Кто-то огромный и могучий зарычал с такой силой, что от нее по земле пробежала чувствительная дрожь и застонало тяжелое железо ворот. Что-то громоподобно рвануло камень, ухнуло. Облако серой пыли вырвалось на площадку. Вслед за ней выбежали несколько человек. Все грязные и окровавленные. Впереди бежал Сергеев, прижимая к боку висящую плетью руку. Китель на нем был распорот сверху донизу, и наружу, из разрыва, топорщилось лоскутами окровавленное белье.

— Ракханов, в лес!!!

Прапорщик бежал из последних сил. Запыленные высокие сапоги на его ногах жалко скребли острыми носками щербатый бетон площадки. Он кричал, кривясь, словно от нестерпимого страдания.

— В лес, солдат!!! Быстро-о!

Они пробежали мимо майора: Сергеев, несколько зэков со злыми, серыми лицами, бледные солдаты в изорванных, забрызганных кровью гимнастерках — совсем мало людей, намного меньше, чем вошло в шахту. Краснухин уже не выл и не скулил. Он только монотонно и сильно дергал телом, стараясь вырвать руку из кольца наручника. Кожа на запястье давно порвалась, и из раны ручьем стекала кровь. На него никто не обратил внимания.

Из штольни выбежал последний зэк. В сильно сжатых губах был сигаретный окурок. В руках по автомату. Широкое скуластое лицо налито кровью и яростью. Он бросился было вслед за остальными, но, вдруг, остановился, когда за спиной, в темноте входа в скалу, кто-то протяжно взвыл, оглушительно, могуче.

— Мать твою, — заругался зэк, остановился, пыхнул несколько раз окурком, с наслаждения жмуря глаза, потом выплюнул его, зачем-то подмигнул обезумевшему майору и нехорошо улыбнулся. — Ну, че, на-а-чальник, жить охота?.. Мать гроба душу, а не выйдет-то сегодня пожить!..

Он вскинул автоматы и развернулся к входу в шахту.

— Эй, ссу-ка! Иди сюда, падла! — заорал он. — Крошить тебя буду!

Чернота в зеве ворот колыхнулась, выперла наружу.

Краснухин от того, что увидел, бессильно упал на колени, повис на прикованной руке, с безразличием ощущая, как горячая моча жарко обжигает холодеющие ноги.

— Не сцы-ы, начальни-ик! — нараспев закричал зэк. — Щас мы его мальца пощекочем! — И он запел громко и красиво, и от этого страшно:

Калина кра-асная,
Калина вы-ызрела…

Чернота, огромная, во весь зев ворот семиметровой высоты, храпнула, бросилась наружу и помчалась на поющего. Четыре лапы, взрывая осколками и искрами бетон плит, продавливая их своим весом, тяжело, с уханьем сотрясали землю. Закачались и натужно заскрипели рессорами вагоны. Четырьмя лапами чудовище бежало, а еще две вскинуло высоко вверх, время от времени размахивая ими, полосуя длинными, как косы, когтями воздух впереди себя.

Зачем ты, девушка,
Така хорошая,
Меня покинула?..

Вразнобой забили автоматы. Светящиеся жала впивались в плотную черноту, вязли в ней, но чудовище не останавливалось — в десяток огромных скачков подбежало к стреляющему, махнуло лапой, сочно, со шлепком, разорвало тело зэка. Умолкли выстрелы. Разлетелись влажные кровавые куски, густо опадая на скалу и бетонную площадку.

Оно постояло немного, покачиваясь на лапах, потом прыгнуло в сторону и побежало к лесу, туда, где трещали сучья под ногами убегающих. Пробегая мимо машины, ударило лапой по ней. Протяжно и оглушительно завизжал разрываемый металл. Многотонный автомобиль легко взлетел в воздух, закрутился в нем и с грохотом упал на вагоны, а оттуда на платформу. Язычок пламени лизнул смятый бензобак, и грохот взрыва протяжно и долго стонал над бескрайней и безразличной тайгой.