Багровая книга

   Потом стали вламываться в дома и вытаскивать оттуда всех евреев мужчин и мальчиков. Избивали их и куда-то уводили, отвечая плачущим женщинам и матерям:

   -- Контрибуцию накладывать идем.

   А другие кричали со смехом:

   -- На расстрел!

   Так до вечера были переловлены все мужчины, исключая тex, кто успел до времени хорошо спрятаться. И всех этих обреченных мужчин, а с ними некоторых добровольно ушедших с отцами, братьями и мужьями женщин, заточили в здание комиссариата.

   Наступила ночь, полная ужаса и тревоги.

   Глубокая тишина изредка нарушалась выстрелами и душераздирающими воплями. Восемнадцать человек было убито в эту ночь по квартирам. Но ужас этой ночи беднел перед ужасом вопроса:

   "Какая участь ждала арестованных"?

Могила

   С утра другого дня гудел набат.

   Бандиты метались по местечку, грабили и производили одиночные убийства, отыскивали спрятавшихся мужчин и уводили их в комиссариат. В течение долгих часов томилась там вся масса загнанных туда евреев, в духоте, в смертной жажде, с ужасными предчувствиями, не зная, что творится за стенами здания и какая участь их ждет. Заметно было только усиленное движение вооруженных толп из окрестных сел и деревень. На вокзальную улицу никого не пропускали, и никому из женщин не было известно, что делается в комиссариате. Но все же женщины узнали новость, мигом облетевшую местечко:

   -- Роют могилу!

   За местечком, при бассейне, куда сваливают нечистоты завода, действительно, рыли могилу -- длиною в тридцать пять аршин, военного образца.

   В полдень руководители собрали сход.

   Обсуждали вопрос:

   -- Что делать с жидками?

   Мнения разделились.

   Многолюдный сход разбился на несколько групп.

   Одни кричали:

   --Бей и режь жидов... женщин и детей... чтобы не осталось ни одной ноги.

   Другие предлагали только покончить с молодыми людьми, а на остальных наложить контрибуцию.

   Третьи кричали:

   -- Истребить одних красноармейцев.

   И лишь немногие уговаривали толпу не делать этого, говоря, что достаточно крови уже пролито.

   Но голоса их тонули в воплях кровожадного требования.

   Стали голосовать.

   Весь сход разбился, по словам одного очевидца, на два "табора", но большинство схода было все же против поголовного истребления евреев. Внезапно в это время прискакал верхом тот кровавый посланец, который сыграл решающую роль в этой кровавой трагедии,-- бывший петлюровский офицер, объявивший себя комендантом повстанцев.

   Он крикнул:

   -- Братцы, за сбрую! Жиды из Ободовки и Верховки заезжают к нам в тыл на бронеавтомобиле. Бегите и покончите с жидами раз навсегда!

   Поднялось волнение.

   Разоренная толпа с дикими криками:

   -- Режь... бей жидов... до единого...

   Бросилась к комиссариату.

   24

   Окружила его.

   Открыла стрельбу залпами.

   Бросали внутрь бомбы и ручные гранаты.

   Неистовые крики и вопли оглашали воздух, рвались гранаты, а с ними разрывались и уродовались тела свыше четырехсот человек мужчин и детей, обезумевших от ужаса и боли. Несчастные жертвы в смертном томлении припадали к земле, молили о помощи, кричали и рыдали.

   Но в толпу был брошен кровавый лозунг:

   -- Живых не оставлять.

   И вот, убедившись, что не так-то легко и скоро перебить на смерть такую массу людей, они ворвались в здание комиссариата и там ножами, штыками, топорами довершали свое дело. Снова метали бомбы и гранаты в массу обезумевших от кошмара людей. Были пущены в ход орудия кустарного производства: особые пики для прокалывания насквозь жертв. Действовали косами, серпами, кирками, каблуками. В помещении образовалась река крови, в которой плавали жертвы. Тут были пытки и мучения, издевательства над мертвыми и полуживыми.

   -- Вот тебе коммуна: -- кричали им.

   И прикалывали к груди их красные, собственной кровью жертв обагренные, ленты.

   И здесь в неимоверных муках испустили свое последнее дыхание отцы с тремя, пятью и единственными сыновьями. Здесь гибли девочки -- подростки на шеях своих отцов. Тут были умучены и зверски изрезаны отец Берман с двумя дочерьми, крепко обнявшими отца и просившими убить их вместе с ним. Так же погиб Могилево с двумя дочерьми, защищавшими его. Погибли восьмидесятилетние старики...

   В течение пяти часов продолжалось это.

   А потом клочки четырехсот трупов были связаны и свалены в приготовленную днем могилу...

   Колокола все не смолкали.

   В обезумевшем от ужаса местечке вылавливали из домов тех мужчин, которых днем оставили: тифозных, слабых после болезни... и убивали их на глазах домочадцев... грабили... насиловали девушек.

   Плач, рыдания, вопли, истерики, безумие, смерти от разрыва сердца, -- вот что было на рассвете в местечке одиннадцатого мая, когда стало известно об истреблении мужчин в комиссариате. Женщины припадали к земле, бились в пыли и молили о смерти. Сформированная утром охрана из бандитов не давала и плакать, загоняя свои жертвы ежеминутно в дома. В домах жило теперь не по одному, а по несколько семейств, состоявших только из женщин и детей.

   25

   Остальные дома были брошены на произвол хулиганов и деревенских женщин, уносивших под наблюдением охраны последние вещи и продукты из домов.

   Местечко замерло.

   Никто не просил ни пищи, ни помощи.