Багровая параллель

Саня с земляком, кажется, его звали Андрей, рядом на стульях. За полтора года на войне я насмотрелся всякого, но и меня тогда стало трясти.

Андрей рассказал, как в мае сорок второго их родную деревню под Витебском окружил украинский батальон шуцманшафта[29].

Жителей загнали в колхозное зернохранилище и подожгли. Это еще было не все. Упившиеся самогоном каратели рубили топорами маленьких детей, а связанного старика живьем распилили двуручной пилой.

Я не слышал, чтобы такое творили немцы, финны и даже венгры.

– Мы «языка» ихнего летом взяли, – помолчав, добавил Андрей. – Главный тогда у них гауптман Роман Шухевич[30] был. Эти гады до палаческой службы в батальоне «Нахтигаль» служили.

«Нахтигаль» – по-немецки «соловей». Структуру немецких спецслужб в бригадной школе преподавал капитан-пограничник. С этими диверсантами абвера[31] он схлестнулся еще в первый день войны. Мнения о них как о бойцах был крайне невысокого. Поэтому немцы и пристроили их к работе по душе. Сейчас, после Сталинграда и Курска, их в дивизию СС «Галичина» собирают.

Я взглянул на море. Этот «соловей» отпелся. Тело в спасательном жилете мерно опускается и поднимается на волнах. А от мокрой каски отражается солнечный зайчик.

Так, ладно, наше положение сейчас тоже не из лучших.

– Мичман, моториста на «шнельбот» быстро, пусть машину проверит.

– Добро, командир, – уважительно слышу в ответ.

Через мгновение он уже у люка в машину. Еще через минуту вижу его вместе с мотористом на «шнельботе».

– Саня, проверь живых на катере, – кричу Пинкевичу.

Луис, держась за гашетки ДШК, смотрит вдаль.

С шипением горит немецкий катер, огонь вырывается из всех щелей и люков.

Так, что мы имеем? Если патрульные катера в установленное время не выйдут на связь, ждите привет с воздуха. И болтающаяся на волнах цель, то есть мы, для «мессера» или «фокке-вульфа» будет как развлечение в тире.

– Командир, живем, один движок есть! – кричит Терещенко со «шнельбота».

Еще минут через десять двигатель заурчал. Терещенко был уже в рубке немецкого катера. «Шнельбот» чуть-чуть прошел вперед, его корма оказалась в пяти метрах от бака «каэмки». Стоп машина!

Еще несколько минут – и мичман крепит трос к кнехту[32] на корме.

– Держи, – он ловко бросает конец Луису.

Луис крепит «булинем» буксирный конец на носу «каэмки».

На палубе появляется Пинкевич с «вальтером» в левой руке.

– Живых нет, но есть морская карта и эскатэшка[33], – кричит он.

Отлично, это не хуже «языка»!

Все уходим, все по местам! Высаживаться для выполнения задания мы не можем.

Я сижу в кресле наводчика кормового «Эрликона», рядом лежат трупы немцев. Саня за комендора «Бофорса». Луис на «каэмке» за крупнокалиберным пулеметом. Раненый, тела рулевого и моториста – в кубрике.

Для нас сейчас главная опасность – самолеты.

Терещенко уверенно управляет немецким катером.

Слава Богу, мы успели отойти от горящего катера где-то на два кабельтова[34]. Рвануло здорово! Поднялся большой столб воды, а через мгновение на поверхности уже ничего не было. Наверное, на борту были торпеды.

Нам повезло. Мы встретили пару наших тральщиков. Они возвращались с постановки минного заграждения.

Санинструктор сделал раненому перевязку.

– Жить будет, – сказал он про пулеметчика.

И тут погода начала портиться. Ветер усилился, наша кильватерная колонна все больше и больше зарывалась носом в волны.

Когда на горизонте показался берег, был уже поздний вечер.

После швартовки, когда раненого и погибших увезла «санитарка», мы сидели на скамейке у пирса. Спало нервное напряжение, навалилась усталость. Хотелось спать и ни о чем не думать. Я закрыл глаза.

…В тяжелой полудреме я увидел родной Чкалов. Пыльное лето сорок первого года.

В самом начале войны я, как и многие сверстники, только что окончившие десятилетку, помчался в военкомат. Там нам дали от ворот поворот. Сказали, что война будет скоротечной, Красная армия обойдется без нас. Весь июль я проработал в пригородном подсобном хозяйстве.

Все взрослые ребята и мужики нашей городской окраины, бывшей казачьей станицы Форштадт, ушли в армию. Мне приходилось вставать затемно, убирать навоз в конюшне, кормить лошадей. Потом я запрягал кобылу и до темноты возил снопы с поля на ток. Жали пшеницу серпами женщины и девчонки.

Вечером я распрягал кобылу, чистил ее, задавал овса и сена.

Когда я добирался до нашего саманного домика, то мечтал только о подушке.

– Терпи, казак, атаманом будешь, – постоянно говорил мне сторож дед Игнат, напоминая, что мы, Черкасовы, потомки черкасов – запорожских казаков, переселенных Екатериной на Оренбургскую пограничную линию.

В начале августа, возвращаясь с работы, я увидел ожидавшего меня одноклассника Сережку Матвеева.

– Едем завтра к часу в горком комсомола! Там добровольцев куда-то набирать будут, я сегодня узнал.

Утром я упросил деда Игната полдня поездить за меня.