Багровая параллель

Катер вошел в полосу тумана и сбросил ход. Берег уже близко. Я нырнул в люк:

– Группа, подъем! Пятиминутная готовность, – и поднялся в рубку.

Мы вышли из тумана, когда за кормой уже поднимался красный диск солнца. Был виден берег.

И вдруг прямо по курсу, где-то в километре, появились две большие темные точки. Еще минута, и с этих точек, оказавшихся немецкими катерами, в нашу сторону понеслись светлячки трассирующих пуль и снарядов.

Пулеметчик завалился на палубу рядом с Пинкевичем. Еще очередь, и задело рубку. Нас с Терещенко пронесло, но рулевого отбросило к переборке. Мичман не растерялся, перехватил штурвал и развернул «каэмку».

Вытаскивая рулевого, я ощутил, как затряслась под ногами палуба – наш катер выжимал из двигателей все, что можно. Задело и пулеметчика. Им занялись разведчики.

Из люка показался Пинкевич:

– Раненого Луис перевязывает. В грудь его, кажется, легкое задето.

Опираясь на рубку, смотрю в бинокль.

Началась погоня.

– Сань, выдай целеуказание. – Я протянул ему бинокль.

Пинкевич на мгновение подносит его к глазам:

– Скорость где-то сорок узлов. Торпедные катера типа S-26. Вооружены солидно – носовая автоматическая пушка «Бофорс» сорок миллиметров, два пулемета МG-34 по бортам и на корме зенитка «Эрликон». Два торпедных аппарата, ну, это не по нашу душу.

– Немцы эти катера зовут «шнельботы» – быстроходные. Вообще, «шнельбот» – катер очень устойчивый, качку держит отлично. Поэтому и бьют по нам так кучно. База у них в Констанце.

Как бы в подтверждение этих слов рядом с кормой поднялся водяной фонтан.

– Но скорость у нас на десяток узлов больше, так что шанс уйти есть.

– Витек, думаешь, ждали нас? – Пинкевич кричит в грохоте выстрелов и шуме моторов.

Ответить я не успеваю. В корме что-то заскрежетало, и «каэмку» повело вправо.

Мы почти оторвались от немцев, когда снаряд «Бофорса» попал в машинное отделение. «Каэмка» стала постепенно сбавлять ход, протянув еще с полкабельтова.

В открытом люке показалась голова моториста:

– Командир, пробит масляный фильтр на левом движке, а на правом – блок цилиндров! Маслова убило.

Мичман забористо выругался и произнес свое одесско-фамильярное:

– Ну, все. Приплыли, Клава, – и, повернувшись ко мне, добавил: – Шо, москвич, сушите весла и пожалуйте на румынские именины.

Я заметил, что Терещенко никогда не говорит «немцы» или «фрицы», а только «румыны». Только три дня назад от Гриши Поженяна я узнал, что его семью, жену и двух маленьких детей, румыны после захвата Одессы сожгли живьем. Сожгли не со зла, а просто сэкономили патроны. Жена была еврейкой, а золотых вещей, чтобы откупиться, не было. Румыны – это не немцы. К расовой теории они относились с большим пониманием, как к хорошей возможности заработать. Сам Терещенко в это время партизанил в одесских катакомбах.

«Шнельботы» быстро приближались, охватывая наш беспомощно болтавшийся катер слева и справа.

– В плен нам нельзя, москвич, – уже спокойно-обреченно сказал мичман. И взглядом показал на стоящий в рубке ящик с гранатами.

Неужели все, конец? Так, главное, успокоиться. Делаю резкий, со свистом, вдох через нос, задерживаю дыхание и несколько коротких выдохов через рот. Предательская дрожь в руках проходит. Еще пару раз вдох через нос, задержка и выдох.

Стоп! А ведь мы еще не на том свете! Чудо то, что 40-мм снаряд насквозь пробил деревянные борта, движки и не разорвался, наверное, он был бронебойный. Осколочно-фугасный снаряд рванул бы, и наши авиационные движки полыхнули бы факелом. Снаряд пробил блок одного движка, осколками сердечника посекло фильтр на другом и убило моториста.

– Факел, дым, вот оно!

– Саня, Луис, ко мне! – дико кричу я.

Решение уже пришло откуда-то сверху. Мне вроде кто-то команду дает.

– Мичман, где у тебя противогазы? – кричу я в ухо Терещенко.

– В кубрике носовом, – недоуменно отвечает тот.

– Погоди с гранатами, мичман! Смотри на Пинкевича и делай, как он. Не боись, прорвемся, – добавляю я.

Он смотрит на меня непонимающе, но объяснять ему что-либо некогда.

– Ребята, работаем как тогда в мае с финским БТР! Луис, хватай два противогаза и «фауст». В машинном зажигаешь дымовую шашку и тряпье в ведре. Там всегда ветошь масляная есть. Ее на палубу возле люка кинешь. «Фауст» взведи! – кричу я в спину Луису. – Для тебя сигнал – Санин автомат! Саня, твои – пулеметчики на правом катере.

Говоря это, я снимаю ремень с уже пустой кобурой и подсумками для «штурмгевера» и бросаю на палубу. Автоматический карабин лежит на палубе возле тумбы с ДШК, он прикрыт брошенной Саниной камуфлированной курткой.

Так, у нас еще минуты три-четыре. Это даже много.

Левый катер ускоряет ход. Все понятно: с него будет высаживаться абордажная группа.

Саня срывает с себя горный свитер и остается в одной тельняшке. Он тоже медленно поднимает руки, опираясь спиной о ДШК.

Правый катер останавливается метрах в пятнадцати и, чуть развернувшись, ложится в дрейф. На нас смотрят кормовой «Эрликон» и два пулемета. Мы для них уже подарок морскому царю.

Поднимая руки, разворачиваюсь влево, с Пинкевичем мы стоим почти спина к спине. Между нами только пулемет на станке.