Багровые реки

И полицейский стал читать состав лекарств. Ксилокаин. Ладно, это действительно снимет боль, но не усыпит его. В знак согласия Ньеман выпустил руку Фанни.

— Не бойтесь, — повторила она. — Эта штука еще и остановит вам кровотечение.

Ньеман сидел, опустив голову, ему не было видно, что делает молодая женщина. Кажется, она обкалывала края раны. Через несколько секунд боль и в самом деле утихла.

— У вас есть чем зашить рану? — пробормотал он.

— Конечно нет. Вам нужно в больницу. Если кровь пойдет снова…

— Тогда просто наложите повязку потуже. Я должен продолжать работу на ясную голову.

Пожав плечами, Фанни начала опрыскивать салфетки медицинским аэрозолем. Ньеман исподтишка бросил на нее взгляд. Джинсы плотно облегали бедра девушки; ее женственное и вместе с тем сильное тело вызывало у комиссара глухое возбуждение даже в его нынешнем плачевном состоянии.

Он размышлял о противоречивости натуры Фанни. Как ей удается быть одновременно и воздушно-легкой и приземленной? И нежной и грубоватой? И близкой и далекой? Эта двойственность отражалась даже в ее взгляде: дерзкий блеск глаз смягчался плавной, мягкой линией бровей. Вдыхая едкий запах антисептиков, он спросил:

— Вы живете здесь одна?

Фанни обрабатывала рану короткими энергичными прикосновениями. Полицейский почти не ощущал боли: анальгетики делали свое дело. Девушка снова улыбнулась.

— А вы, я гляжу, идете напролом.

— Из…извините… за нескромный вопрос.

Фанни сосредоточенно делала перевязку; их лица почти соприкасались. Она шепнула ему на ухо:

— Я живу одна. У меня нет любовника — если вы это хотели узнать.

— Гм… Но… почему именно здесь, в университете?

— Это удобно, — аудитории, лаборатории, всё рядом.

Ньеман повернул было голову, но она тотчас с недовольным возгласом вернула ее в прежнее положение. Комиссар продолжал:

— Да, верно, я и забыл… Самый молодой дипломированный преподаватель Франции. Дочь и внучка заслуженных профессоров. Значит, вы принадлежите к числу тех самых детей, которые…

Фанни резко прервала его:

— Каких еще детей?

Ньеман опять чуть-чуть повернул голову.

— Да тех самых юных гениев, они же герои стадионов.

Лицо молодой женщины окаменело. В ее голосе прозвучала холодная враждебность:

— Что вы имеете в виду?

Полицейский промолчал, несмотря на жгучее желание расспросить Фанни о ее происхождении. Но прилично ли выяснять у женщины, где она взяла свою генетическую силу, каков источник ее здоровых хромосом? Она заговорила сама:

— Комиссар, я не понимаю, зачем вы явились сюда в таком состоянии. Но если у вас есть ко мне вопросы, задавайте их.

Она говорила сухим, едким тоном. Ньеман предпочел бы снова ощутить жгучую боль раны, нежели слышать такой голос. Он сконфуженно улыбнулся.

— Я хотел поговорить с вами о факультетской газете, для которой вы пишете.

— О «Темпо»?

— Да.

— Что именно вас интересует?

Ньеман помолчал. Фанни сложила оставшиеся салфетки в пакет и туго затянула повязку на голове комиссара. Полицейский продолжал:

— Я вот тут подумал, не случилось ли вам писать статью об одном странном происшествии в подвалах больницы, в июле месяце…

— О каком происшествии?

— Когда нашли карточки новорожденных в личных архивах Этьена Кайлуа, отца Реми.

Фанни принужденно усмехнулась.

— Ах, вы о той истории…

— Так вы писали статью на эту тему?

— Да, кажется… всего несколько строчек.

— Почему вы мне об этом не рассказали?

— Вы имеете в виду… что есть какая-то связь между этим фактом и убийствами?

Вскинув голову, Ньеман громко повторил:

— Почему вы умолчали об этой краже?

Фанни неопределенно пожала плечами, продолжая обматывать голову комиссара бинтами.

— Ничто не доказывает, что такая кража имела место. Эти архивы — настоящая свалка, бумаги то теряются, то находятся… Неужели это так важно?

— Вы сами видели эти карточки?

— Да, я ходила туда, где хранятся коробки.

— И не заметили ничего необычного в этих документах?

— Например?

— Не знаю. Вы сравнивали их с оригиналами?

Фанни отступила назад. Перевязка была закончена. Она ответила:

— Это были листочки с каракулями медсестер. Ничего интересного.

— Сколько их там было?

— Несколько сотен. Я все-таки не понимаю…

— Вы упоминали в своей статье имена, значившиеся на этих листочках, фамилии родителей младенцев?

— Да говорю же вам, я написала всего несколько строк!

— Можно посмотреть эту статью?

— Я их не храню.

Она стояла выпрямившись, высоко подняв голову и скрестив руки на груди. Ньеман продолжал:

— Как вы думаете, могли какие-то люди ознакомиться с этими листками? Люди, желавшие найти в них свои имена или имена родителей?

— Я уже сказала, что не называла никаких имен. Кроме того, архивы сразу же были заперты на ключ. Но какое это имеет значение? Разве это связано с вашим расследованием?

Ньеман ответил не сразу. Избегая смотреть на Фанни, он задал ей следующий вопрос, больше похожий на удар ниже пояса:

— Ну, а вы… вы подробно ознакомились с этими бумагами?

Ответом ему было молчание. Полицейский поднял глаза: Фанни не двинулась с места, но казалось, она теперь где-то очень далеко. Наконец она глухо промолвила:

— Я ведь уже сказала, что да. Чего же вам еще?