Багровый лепесток и белый

– Хорошо, – соглашается Бодли. – Хотя постой! Ты же можешь испачкать его в крови.

Сжав двумя пальцами передник девочки, Бодли приподнимает его повыше, чтобы показать ей, насколько тот пропитался кровью. Софи, не протестуя, позволяет Бодли стянуть с нее нехорошую одежку, что он и проделывает быстрым движением одной руки.

– Ну вот, – ласково произносит Бодли.

Джейни, вернувшаяся с влажной фланелькой, совершает попытку отереть ею лицо девочки, однако Бодли отбирает у нее тряпку и сам выполняет эту задачу. Теперь, когда лицо Софи Рэкхэм ничем на замарано и со щек ее отчасти спала припухлость, она оказывается самой обыкновенной, серьезного вида девочкой, для изображения на рекламных картинках мыла «Перз» – да и Рэкхэмова, уж если на то пошло, – недвусмысленно не пригодной. Глаза у Софи большие, ярко-синие с прозеленью, но они несколько выпучены и совершенно безрадостны. Больше, чем на кого-либо еще, она похожа на домашнюю зверушку, купленную для ребенка, успевшего с тех пор умереть; уже никому не нужную – ее кормят, дают ей кров и время от времени даже ласкают, однако жить ей решительно незачем.

– У твоего дружка пятно на одежде, нам следует смыть его, – говорит ей Бодли. – Тут дорога каждая секунда.

Софи укладывает крошечную ладошку на руку Бодли, и они вместе стирают кровь со спины индуса; для этого располагающего к себе незнакомца Софи готова на все, буквально на все.

– Знавал я некогда куклу, которой вымазали голову клюквенным соусом, – рассказывает ей Бодли, – и никто о ней не позаботился, пока не стало слишком поздно. К тому времени соус загустел, совсем как смола, кукле пришлось обрить голову, и она заболела воспалением легких.

Софи, слишком застенчивая, чтобы задавать вопросы, с тревогой глядит на него.

– Нет-нет, она не умерла, – говорит Бодли. – Но так и осталась с того дня лысой, навсегда.

Он поднимает, как только может выше, брови и выпячивает губы в поддельном огорчении, внушенном ему мыслью о существе, на голове которого из всей растительности одни только брови и уцелели. Софи смешливо фыркает.

Этот смешок да еще вопли, с которыми она перед вами предстала, суть единственные звуки, какие вы от нее услышите – во всяком случае, здесь, в курительной ее отца. Няня вечно твердит ей, что она ничего не знает, и все же одно Софи знает – воспитанный ребенок должен вести себя так, чтобы его ни видно, ни слышно не было. А она уже наделала шума, за который ее вне всяких сомнений накажут, и стало быть, ей надлежит как можно быстрее обратиться в безмолвную невидимку и тем хотя бы отчасти смягчить то, что ее ожидает.

И все-таки, даже притом что Софи стоит молча, втянув, чтобы занимать поменьше места, голову в плечи, Уильям поражается, как сильно она выросла. Кажется, всего неделю назад Софи была новорожденной малюткой, незримо спавшей в кроватке, пока на другом конце дома лежала в своей и рыдала болезненно возбужденная Агнес. Подумать только, она теперь даже не малышка, едва научившаяся ходить, она… как бы это сказать? – девочка! Но как же случилось, что он не заметил произошедших в ней перемен? Ведь нельзя же сказать, будто он видится с дочерью до того уж нечасто, что уследить за ее развитием попросту не может – нет, она попадается ему на глаза… э-э… по нескольку раз в неделю! И однако ж, Софи никогда не казалась ему такой… такой взрослой. Боже всесильный, теперь он вспомнил и день, в который его отец подарил совсем еще крошке Софи ее кошмарную куклу, – отец ездил в Индию по торговым делам и привез оттуда этот талисман компании «Твинингс», предназначавшийся изначально для того, чтобы сидеть верхом на маленьком, наполненном чаем жестяном слоне. Да и не в тот ли же день отец торжественно объявил – при слугах, – что Уильяму пора «осваиваться» с парфюмерным делом? Ну да, в тот! И вот это дитя, некрасивая девочка с испачканными кровью ступнями, подросшая малютка, стоящая спиной к нему, поглощенная вздором, который городит его старый приятель Филип Бодли… Она есть живое олицетворение прошедших с того дня лет – лет, наполненных завуалированными угрозами и натужной бережливостью. Как бы хотелось ему быть отцом из тех, которых изображают в дамских журналах, – поднимающим, точно некий трофей, в воздух улыбающуюся дочурку под обожающим взглядом супруги! Но обожающей супруги у него больше нет, а на дочурке его напечатлелось клеймо невзгод.

Уильям прочищает горло.

– Джейни, – говорит он, – вам не кажется, что мистер Бодли потрудился уже достаточно?

Так за кем вам идти теперь? Полагаю, за Джейни. Мистер Бодли с мистером Эшвеллом все равно того и гляди откланяются, после чего Уильям Рэкхэм сразу вернется к изучению рэкхэмовских бумаг. Он просидит почти без движения не один час, поэтому, если только вас не донимает отчаянная потребность выяснить цену на теребленный джут из Данди, служащий дешевой заменой хлопковой ваты, или проникнуть в тайну изготовления утоляющих мигрень ароматических подушечек, вы куда интереснее проведете время с Джейни и Софи, ожидающими в детской возвращения Беатрисы.