Багровый лепесток и белый

– Ах, Генри, нисколько, ну право же, нисколько. – Теперь она говорит нетерпеливо и страстно, оповещая его о том, что речь пойдет о ее работе в «Обществе спасения». – Если б вы только знали, с какими несчастными людьми приходится мне встречаться! Вы бы поняли тогда, что споры, которые сотрясают наши церкви и ратуши, не значат для них ничего! Для них они – лишь размолвка между двумя сообществами чванливых ничтожеств. «Да все я про это знаю, мисс, – говорят они. – Всем нам надо решить, кем были наши бабушка с дедушкой: парочкой обезьян или парочкой голых дураков, живших в саду». И они хохочут, потому что и то и другое представляется им равно нелепым.

– Им, возможно, но не Богу!

– Да, но, Генри, неужели вы не понимаете, что созерцание наших свар не приведет их к Богу? Нам пора уже признать, что происхождение жизни им безразлично. Гораздо важнее обратиться к презрению, которым они прониклись к нашей вере. Они, Генри, составлявшие в те дни, когда мир еще не был запятнан городами и фабриками, главную опору Церкви. Какую грусть нагоняют на меня мысли о том, кем они были тогда – землепашцами, простыми и набожными… Вон, полюбуйтесь!

Она указывает на недалекий луг, оказывающийся при внимательном рассмотрении местом кипучих трудов – крошечные рабочие, возы с досками и землей, и все это мельтешит вокруг гигантского механизма неведомого назначения.

– Еще один дом, я полагаю, – вздыхает миссис Фокс, поворачиваясь к лугу спиной и прислоняясь турнюром к столбу изгороди. – Сначала дома, потом лавки и наконец… – она вращает глазами, изображая Нечестивую Коммерцию, – Универсальный Магазин.

И миссис Фокс, содрогаясь, проводит ладонями по своим тонким предплечьям.

– Впрочем, отец ваш, я полагаю, будет только доволен.

– Мой… отец? – Сразу понять, о чем она говорит, Генри не удается; единственный Отец, о котором он помышляет постоянно, пребывает на Небесах.

– Ну да, – поясняет миссис Фокс. – Больше домов, больше людей – больше торговли, не так ли?

Генри робко прислоняется к другому, ближайшему к ней столбу изгороди. Как ни неприятно ему родство с архиспекулятором, от которого он получил имя, Генри считает своей обязанностью защитить его.

– Отец любит Природу не меньше других, – заявляет он. – Уверен, он вовсе не стремится к дальнейшему ее разорению. Да и как бы там ни было, вы разве не слышали? Он отошел от дел, передал бразды правления Уильяму.

– Вот как? Он что же, заболел?

Генри, не вполне понимая, к какому из Рэкхэмов относится этот вопрос, отвечает:

– Отец здоров как бык. А Уильям – не знаю, что на него нашло.

Миссис Фокс улыбается. Сущностные и непримиримые различия между Генри и его братом доставляют ей тайное наслаждение.

– Как это неожиданно, – произносит она. – Ваш брат всегда представлялся мне человеком, переполненным замыслами, но отнюдь не способным их осуществить.

Генри снова краснеет, сознавая, что приходится братом никчемнику и моту. Впрочем, чего достиг в жизни он, Генри? Не вправе ли миссис Фокс задирать перед ним нос, смотреть на него сверху вниз, как на человека, не способного взять свою судьбу в руки? (И кстати, почему все твердят, будто нос ее длинен? Для такого лица, как у нее, размеры его совершенны!)

Она по-прежнему стоит, прислонившись к столбу – голова откинута назад, глаза закрыты, – стоит так близко, что Генри слышит ее дыхание, видит парок, выходящий из ее приоткрытых губ. И он обольщается игрой воображения – презирая себя за это и все-таки обольщаясь. Воображает себя викарием, роющим яму в темной, жирной земле своего сада, воображает стоящую рядом с ним позлащенную солнечным светом Эммелин – она держит в руках деревце, приготовленное для посадки. «Скажи когда», – просит она.

Не без усилия отгоняет он эту блаженную грезу и вновь обращается к яви. В повадке миссис Фокс успели произойти изменения. Прежнее воодушевление покинуло ее, она выглядит почти подавленной. Тут всего только ряд простых изменений милого лица, повторявшийся в человеческой истории неисчислимое множество раз, и все-таки сердце Генри сжимается от боли.

– Вы выглядите чем-то опечаленной, – в конце концов выдавливает он.

– Ах, Генри, – вздыхает миссис Фокс. – Раз начавшееся уже не остановишь, вы ведь знаете это, не правда ли?

– На… начавшееся?

– Шествие прогресса. Торжество машин. Мы едем скорым поездом в двадцатый век. Прошлого не вернуть.

Генри на миг задумывается и приходит к выводу, что прошлое да и будущее, как понятия отвлеченные, нисколько его не волнуют. В уме его ясно и ярко светятся одни лишь фантазии о том, как он и миссис Фокс копаются вместе в саду при доме священника, да жгучее желание утешить ее.

– Прошлое – это ведь не только пажити, – говорит он и сам немного морщится от своей выспренности. – Это также и нормы жизни. Не кажется ли вам, что уж их-то мы сохранить сможем, если пожелаем.

– Ах, хорошо бы, если б так. Но современный мир совращает добродетель, Генри, совращает на каждом шагу.

Генри опять заливается краской, ибо его посещает мысль об ордах ее проституток, однако миссис Фокс имеет в виду иное.