Багровый снег

Вигель не знал, что ответить. Он был потрясён словами этой странной женщины. Такие, должно быть, бросали бомбы и стреляли в министров и губернаторов… Такими были Перовская и Засулич. А ведь она, как и те, уже всё для себя решила, но спрашивает зачем-то постороннего человека, ища поддержки своему намерению.

– Не знаю, что вам сказать, Полина. До главарей вы вряд ли доберётесь, а только зазря погубите себя. А перед смертью… лучше думать о душе.

– Вы так думаете? О душе думать надо, но только если есть это обетованное бессмертие! Если Бог есть! А если его нет? Если там – ничего нет? Тогда зазря погубить последние месяцы жизни? Сами-то вы в Бога веруете? Веруете?! – с каким-то отчаянием в голосе спросила Полина.

– Я… не знаю… – сдавленно откликнулся Николай. – Ещё месяц назад верил, а сейчас не знаю…

– А я ещё совсем недавно не верила вовсе. А теперь – не знаю! А если нет Бога? Тогда только и остаётся что убить кого-нибудь… Хоть какая-то, чёрт побери, польза! Самой сгинуть, но утащить следом какую-нибудь гадину, чтобы на земле чище стало! Убить гадину – дело благое, вот что. А грехов моих мне всё равно не отмолить… Я не знаю, есть ли Бог… У меня на земле не осталось человека, которого бы я любила. Зато я знаю очень хорошо, кого ненавижу. Значит, так тому и быть! Даже если мне суждено погубить душу и гореть в аду за то, что я совершу, но я не остановлюсь, я доберусь хотя бы до одного из них, потому что мне терять нечего! – голос Полины сорвался, она помолчала несколько мгновений, собираясь с духом, а затем сказала спокойно: – Что ж, господин капитан, если кофе вы не любите, то не смею вас больше задерживать. Спасибо, что пришли и рассказали мне о Мите. Прощайте!

– Честь имею!

Вигель был рад покинуть этот дом, эту полубезумную женщину, томимую той же страстью, что и он. Гнетёт её гордую душу непролитая кровь и сиротство, и не находит она места себе, и сражается мучительно со своим бесом – и кто-то одолеет? Вот, она – самая страшная брань из всех, брань с собственном бесом, брань в собственной расколотой душе. Эта брань идёт теперь в нём, опустошая, изводя, испепеляя… Не от Полины стремился как можно скорее уйти Николай, но от самого себя, от своего беса, которого так явственно узнал он в ней, узнал и устрашился великого страдания, которому тот, безжалостный и изворотливый, обрёк несчастную умирающую женщину.

Последним пунктом печального маршрута был Новочеркасск, где ещё одна женщина осуждена была не дождаться дорогого сердцу человека, и услышать горькую весть из уст Николая…

Ярким солнечным светом был залит Новочеркасск, и беспечально шумела листва его садов, и, также как в Ростове, спешили по своим делам или тянулись прогулочным шагом невозмутимые люди: военные в новых мундирах под руку с дамами, суетливые конторщики, казаки… «Житейское море играет волнами, то радость, то горе рождая меж нами…» О, море житейское, как коротка память твоих волн: поднимутся до небес клокочущие возмущением валы, а наступит утро, и снова тихая гладь отражает сияние солнца, лижет прибрежные скалы и песчаные брега, и ничто, кажется, не способно взволновать её. Ещё не забыли мостовые пролитой на ней крови, а люди уже вновь предаются земным радостям: хоть последнее, да моё!

К дому полковника Северьянова Вигель шёл с особенно тяжёлым сердцем, представляя, как придётся сообщить бедной Наталье Фёдоровне о смерти мужа. Он долго жал кнопку звонка, но ни шороха не раздавалось в ответ. По-видимому, дома никого не было. Николай терялся в догадках, что могло произойти: вынуждена ли была Наталья Фёдоровна переехать куда-то во время террора большевиков, вышла ли ненадолго по делам, или же, не дай Бог, случилось что-то дурное? Почти отчаявшись, он в досаде с силой пнул дверь и, отойдя на несколько шагов, извлёк письмо Юрия Константиновича с намерением подсунуть его под дверь или же попытаться постучать в соседние квартиры: может быть, там что-то знают о судьбе Натальи Фёдоровны и возьмутся передать ей записку мужа. Но в этот момент дверь бесшумно отворилась и на лестницу, как тень, вышла сама Наталья Фёдоровна, очень изменившаяся за прошедшие месяцы. Она исхудала, буквально вытянувшись в нить, лицо её было белее полотна, плечи, покрытые тёплым, пуховым платком подрагивали не то от холода, не то от сильного нервного напряжения.

– Это вы, Николай Петрович? – спросила Наталья Фёдоровна слабо, придерживаясь рукой о дверной косяк. – Вы от него? Вы от Юрия Константиновича? – голос её дрогнул. – Не молчите, пожалуйста… Я же чувствую, я же… Его нет больше? Говорите! Его больше нет?..

Вигель молча кивнул и подал Северьяновой письмо:

– Юрий Константинович перед смертью просил передать вам…