Багровый снег

Перешагнул и, орудуя штыком, двинулся дальше. Большевики откатывались к станице, уже в нескольких шагах были её белые хаты. Митя не узнавал себя. Никогда не думал он, что может так желать чьей-то крови. Ведь он никогда не любил войны, он мечтал о мирной профессии, мечтал помогать людям, спасать жизни… И, вот, вместо этого он отнимает чьи-то жизни, убивает людей… Но полно! Какие же это люди? Это бандиты, негодяи, изуверы, убийцы Саши и многих других! Предатели России! О пролитии их ли крови печалиться? Когда их так много, а нас счесть по пальцам, и цепи наши редеют под их страшным огнём… Их ли жалеть, когда у них бронепоезда, а у нас нет даже снарядов, а потому идём в штыки, как во времена Суворова? Нет, чиста совесть Мити. Он и идущие рядом стройные юноши-юнкера, едва вступившие в жизнь, противостоят в одиночку сразу нескольким солдатам… Красным солдатам… Интересно, как они выглядят? Какие у них лица? Не различить в угаре сечи! Грубые, искажённые ненавистью, звериные? А какое выражение лица теперь у самого Мити? Какие глупости лезут в голову… А руки действуют машинально, пробивая путь в станицу…

Юнкер Рассольников первым прорвался в Кореновскую. Бой закипел уже на улицах. За каждый дом. На Митю бросился солдат в засаленной гимнастёрке. Молниеносная реакция, и штык погрузился во что-то мягкое… В человеческую плоть… Солдат захрипел и повалился на землю. Митя успел разглядеть его лицо. Обыкновенное лицо. Каких миллионы в России. Зачем он ввязался в это безумие? Что привело его сюда? А бой продолжался… Из памяти выплыло лермонтовское «рука бойцов колоть устала». Рука, действительно, начинала неметь. Рядом раздался крик. Это на юнкера-константиновца бросились сразу двое. Митя круто развернулся и поспешил на помощь товарищу. Внезапно он почувствовал мощный удар в грудь, как раз туда, где лежала тетрадь Саши. Взгляд мгновенно заволокло каким-то красным маревом. Больше юнкер Дмитрий Рассольников ничего почувствовать не успел…

А в станицу уже въезжал Верховный, следивший за славной атакой юнкеров. Едва различив генерала Боровского, Корнилов спешился и, заключив его в объятия, расцеловал:

– Юнкера спасли положение!

Станица Кореновская была взята. Армия потеряла до сорока человек убитыми и порядка ста ранеными, но захватила большой запас оружия: пятьсот артиллерийских снарядов и множество винтовок с патронами. Здесь же пришло сокрушительное известие: Екатеринодар пал… Кубанские Добровольцы под командованием Покровского вместе с атаманом Филимоновым, Радой и правительством покинули город. И вновь встал проклятый вопрос: куда идти дальше измученной походом и боями армии? Деникин и Романовский настаивали на неуклонном движении на Екатеринодар и взятии его, командиры полков Марков, Неженцев, Богаевский и другие, видящие состояние своих подчинённых, не считали такое предприятие возможным и предлагали перейти Кубань и дать армии отдых в горных станицах и черкесских аулах, скорее всего, ещё не тронутых большевизмом. Верховный склонился ко второму варианту:

– Если бы Екатеринодар держался, тогда бы не было двух решений. Но теперь рисковать нельзя. Мы пойдём за Кубань и там в спокойной обстановке отдохнём, устроимся и выждем более благоприятных обстоятельств.

Пятого марта с наступлением сумерек армия покидала Кореновскую. За ней тянулся всё более и более громоздкий обоз. Некоторых умерших от ран воинов похоронить не успели, и генерал Марков обратился к Корнилову:

– Ваше Высокопревосходительство, они увеличивают число повозок. Обоз и без того громаден!

– Везите, Сергей Леонидович! – ответил Верховный. – Тела этих героев мне дороги так, как они сами были дороги мне при жизни. При первой же возможности я их предам земле с воинскими почестями…

Глава 7. Память добра

Март 1918 года. Петроград

Всех неприятней увидеть на пороге своей квартиры Тягаеву было его. Сверстника, сослуживца, старого друга, а теперь непримиримого врага, военспеца формирующейся красной армии Павла Юльевича Вревского. Он явился утром, невозмутимый, сосредоточенный, не испытывающий, судя по виду, никакой неловкости от своего положения, не смутившийся даже тем, как спрятал полковник за спину руку, уклоняясь от рукопожатия.

– Позволишь войти?

– Проходи-те… – не сразу процедил Пётр Сергеевич.

Они прошли в комнату, но Тягаев не пригласил гостя сесть, а остановившись в центре, взглянул вопросительно:

– Что вам здесь нужно?

– Пришёл навестить старого друга, – ответил Вревский, заложив за спину руки.

– Здесь ваших друзей нет. Боюсь, вы ошиблись адресом.

– На «вы», значит? Ну-ну. И охота вам, полковник, ломать комедию?

– Комедию ломаете вы. Зачем вы пришли сюда? Вы же прекрасно знаете, что дружбы между нами впредь быть не может.

– Ничего такого я не знаю, – Павел Юльевич закурил и немного заволновался. – Проклятье! В чём ты, собственно, укоряешь меня? В том, что я продолжил служить новой власти так, как служил старой? В этом моё преступление?