Багровый снег

– Это не власть. Это бандиты, которые ежечасно обагряют свои руки кровью ваших товарищей, господин бывший полковник. А вы, служа ей, становитесь соучастником этой бойни. Предателю и палачу в моём доме делать нечего. Попрошу вас его покинуть!

Лицо Вревского покраснело:

– Не смейте разговаривать со мной подобным образом! Я офицер! И в жизни своей воевал и проливал кровь не меньше вашего! Ни за чьими спинами не прятался и пулям не кланялся – вы тому свидетель!

– Тем больнее мне, что отличный офицер, которого я считал другом, оказался изменником.

– Я никому не изменял, господин полковник. Я честно служил своей Родине и продолжаю ей служить!

– Служить Родине под началом её врагов? Немецких шпионов? Интересный способ!

– Большевики вынуждены сотрудничать с немцами, потому что сейчас нет возможности воевать…

– Разумеется! Нужно же истреблять нас!

– Это временные попутчики!

– Скажи мне кто твой попутчик, и я скажу кто ты.

– Немцы дураки! Большевики, как только укрепятся, намылят им шею! И не только им! Но и подлецам-союзникам! И это будет величайшая победа, триумф России!

Тягаев с удивлением смотрел на бывшего друга:

– Павел Юльевич, да вы бредите! Уж не больны ли вы? Россию они победят, прежде всего! России не будет! А потому победит не Россия, а большевизм, эта страшная зараза, которая уничтожает всё живое!

– Как вы можете говорить такие слова, полковник?! «России не будет»! Или вы считаете, что Россия это только мы с вами? Монархия? Аристократия? Россия больше нас всех! Не будет той России, в которой мы выросли, но будет иная, новая, великая, и ей мы будем нужны, и ей я буду служить!

– Вы дурак, простите, – резко оборвал Пётр Сергеевич. – Разумеется Россия это не мы, не Государь Император, не аристократия и интеллигенция. Но, чёрт возьми, по-вашему, Россия – это Бронштейны, Урицкие, Обфельбаумы, Гоцы и прочая «черта оседлости»?! Это Марксы, Люксембурги и Цеткины?! Это та шпана, которую вы выпустили из тюрем и наёмники, которых вы набрали по всему свету?!

– Наёмники? Простите, но латыши, китайцы и другие инородцы служили ещё при Царе. Теперь они служат новой власти, и что же? Мне далеко не всё нравится в том, что делают большевики. Скажу больше, мне очень многое не нравится. Но раз они стали властью, то я буду служить им, чтобы служить России. Если таких, как я, будет у большевиков много, то мы перевесим, в конце концов, и сами де-факто станем властью, и сможем выправить то тяжёлое положение, которое создалось. Но для этого люди нужны! Только так и можно изменить что-то, а не бежать на Дон и в Сибирь, чтобы усугублять разруху и умножать жертвы.

– Помилуйте, уж не меня ли вы хотите сагитировать за большевиков?

– Почему бы и нет?

– Бедный, бедный Вревский… Вы всерьёз полагаете, что сможете перестроить большевиков изнутри? Мой несчастный Павел Юльевич, всё произойдёт как раз наоборот. Вы будет опускаться всё ниже, потому что дурные сообщества развращают добрые нравы. Вы будете служить не России, а её палачам, вы сами станете палачом своих товарищей, потому что они не допустят, чтобы вы остались не замараны кровью. А потом они расправятся и с вами.

– Я бы попросил не оскорблять меня подобным тоном. Даже генерал Брусилов принял советскую власть!

– Да… Надо же было на старости лет, после стольких лет беспорочной службы покрыть славное имя несмываемым позором!

– Послушайте, Пётр Сергеевич, я ведь пришёл к вам, как друг…

– Вы не друг мне. И будьте уверены, господин Вревский, что хотя я и калека, но, Бог мне свидетель, мне хватит и одной руки, и одного глаза, чтобы, пока я жив, пока хоть капля жизни во мне теплится, сражаться с вами, с убийцами и насильниками моей Родины!

– Полковник Тягаев! – Павел Юльевич вздрогнул. – Я не намерен больше слушать ваших оскорблений! Я пришёл к вам с добром! Пришёл, потому что помню добро! Потому что помню, как вы спасли мне жизнь, приняв предназначенный мне удар самурайского меча!..

– Я сожалею, что некогда спас вам жизнь, милостивый государь, – отчеканил полковник. – А добра вы не помните, раз посмели предать своих товарищей, армию и Россию. Убирайтесь вон.

– С удовольствием! – Вревский круто развернулся и ушёл.

– Дурак… – процедил Тягаев ему вслед.

В комнату бесшумно вошла жена:

– Петруша, зачем нужно было разговаривать с ним так?

– А как ещё я должен был с ним разговаривать? – нахмурился Пётр Сергеевич.

– Он был нашим лучшим другом столько лет! Он пришёл к нам, как друг!

– У меня не было, нет и не будет друзей-подлецов. Если вам угодно, он может оставаться вашим другом! Вы, быть может, сожалеете, что когда-то из нас двоих выбрали меня? С ним ваша жизнь, несомненно, была бы счастливей и благополучней! Так ступайте за ним! – голос Тягаева сорвался. – А мне давно пора быть в конторе! Прощайте!

Пётр Сергеевич стремительно покинул комнату. Елизавета Кирилловна слышала, как хлопнула входная дверь, видела, как муж выбежал на улицу, заметила, как дрожали его плечи. Раненый рыцарь, какие муки владели его истерзанной душой, до какого предела стали натянуты его нервы…

А ты теперь, тяжёлый и унылый,

Отрекшийся от славы и мечты,