Баязет

Карабанов учасгия в стрельбе не принимал — он вышел на фас цитадели и, присев на краю крыши, остолбенело наблюдал за избиением врага. Коричневые камни постепенно делались красными от крови, по брустверам кровь ползла, сворачиваясь в пыли тяжелыми густыми струями…

— Здравствуй, лодырь, — подошел к нему веселый Ватнин. — А ты чего не стреляешь? Набивай руку, пригодится.

— Без меня хватает, — огрызнулся поручик.

Стрельба медленно утихала — турки, которые повсзучее и полегче на ногу, успели убежать далеко. Ватнин присел на раскаленную крышу радом с Карабановым.

— Про тебя, Елисеич, тут разное толкуют, — сказал он. — Говорят, что ты сегодня как бы… тово! Пиф-паф хотел себе сдалать. — И есаул, приставив палец к виску, выразительно щелкнул языком. — Не знаю, правда сие или врут люди?

— Может, и правда! — согласился Карабанов.

Ватнин помолчал и вдруг зашептал ему на ухо:

— Слышь-ка, что я скажу тебе… Пацевича-то нашего помогли убрать от греха.

— Как это? — не понял Карабанов.

— Да так. Я— го здесь был, никуды не отлу чался, так все видел…

Первая пуля его в плечо вдарила. А вторая-то уже в спину жалила.

Изнутри крепости, стало быть… Вот я и смекаю — не ты ли это, Елисеич?

Карабанов, дернувшись, встал:

— Иди ты к черту, есаул! Наверное, сам его шлепнул, а теперь «камедь ломаешь»…

Ватнин смутился.

— Оно, конешно, — сказал он. — Вы все благородные. Рази же от ьлс правду узнаешь? …

Карабанов ушел. В крепости, еше недавно погруженной в мрачное отчаяние, теперь царило какое-то бурное веселье.

С высоты фасов дружно выли казаки:

Ты, Расея, ты, Расея, Мать расейская земля, У меня, да у казака, Кучерявы волоса..

Из казематов неслась строевая:

Мундир черный надеван. — На ученье выезжать, Нам ученье не мученье, Между прочим — тяжело

Тем временем, пока гарнизон распевал песни, а офицеры приняли на себя очередные заботы по обороне, Исмаил-хан Нахичеванский тихонько пробрался в кабинет Пацевича и прочно засел на продырявленном стуле начальника гарнизона. Это узурпаторское решение поселилось в голове Исмаил-хана как-то сразу — почти одним судорожным сокращением его скудных мозговых извилин.

Просто хан, после разговора с Клюгенау, прикинул на весах «Табели о рангах» свое звание подполковника, и оно, тяжело брякнув, перетянуло все остальные, бывшие в гарнизоне, что и решило дальнейшее поведение Исмаил-хана.

Отыскав полковые печати, подполковник спрятал их у себя.

Начальника определяло его первое распоряжение, и за этим дело у хана тоже не стало, — первое распоряжение тут же состоялось:

было велено поймать и повесить Хаджи-Джамал-бска, которого подполковник имел основание опасаться, но лазутчика в крепости уже не оказалось. Далее, взломав печати на денежном ящике, Исмаил-хан денег в нем, к великому своему прискорбию, не обнаружил, но зато выгреб оттуда на стол около полусотни новеньких Георгиевских крестов для солдат. Пацевич, по всему видать, был не охотником до поощрений и держал эти кресты у себя втуне…

Взволнованный, юнкер Евдокимов прибежал к Штоквицу, у которого собрались офицеры, и сообщил еще с порога:

— Господа, вы посмотрите, что делает Исмаил-хан!

— А что?

— Он раздает кресты. Полюбуйтесь, господа, — юноша показал зажатый в кулаке крестик, — я тоже получил.

Карабанов нервно рассмеялся. За ним громыхнул Ватнин, и юлько Штоквиц остался серьезен.

— Прощайте, священные минуты Баязета, — торжественно изрек барон Клюгенау. — Сегодня последний день твоей бескорыстной защиты!

Штоквиц двинул кулаком по столу:

— Что за черт! Какие кресты? И почему именно Исмаил-хан раздает их по тарнизону?

Юнкер аккуратно положил свою награду на стол перед комендантом.

— Ну как же вы не понимаете, — ответил on. — Нахичеванский хан дорвался до власти, и теперь…

— Что-о? — разинул рот Штоквиц. — До какой это власти? Чго вы хохочете, Клюгенау?

Прапорщик не скрывал своего смеха:

— Не обязан же я плакать, господин комедант. если нахожусь в балагане. Правда, за вход в этот балаган некоторые расплачиваются своей кровью. Однако смешное всегда остается смешным., .

Ватнин брякнул об пол шашкой, ладонью снизу вверх взъерошил бороду.

— Охо-хо! — вздохнул он, — Противу звания не попрешь: он, как мы ни крутись, а все же подполковник…

И капитан Штоквиц, как следует подумав, сказал:

— Господа, мы здесь люди все свои, я буду говорить откровенно!

Надо что-то изобрести такое, чтобы освободить гарнизон от полководческого гения Исмаил-хана.

— Но печати-то уже в его руках, — хмыкнул Карабанов.

— Печать — не честь. Ее можно дать хану подержать, а потом отобрать, — ответил Штоквиц, и тут ему доложили, что Сивицкий закончил оперировать Пацевича., , Сивицкий велел Китаевскому снять с оперированных очагов турникеты и проследить, когда у полковника начнется рвота. Глядя на бледное лицо Пацевича с прилипшими ко лбу прядями волос, капитан задумчиво вытирал окровавленные руки сухим полотенцем — воды не было. Обтерев потом ладони спиртом, он вдруг сказал:

— Странно!

Китаевский разжимал винты полевых турникетов, освобождая кровообращение:

— Простите, капитан, о чем вы сказали?