Баязет

— Может, так будет легче, — сказал он. — Ведь я знаю, что это гибель — Мы, есаул, крутимся в заколдованной карусели. Не пьем воду — дохнем от жажды, пьем ее — тоже дохнем… Где же спасение?

— По самой середке, — ответил Ватнин.

9

Опять пальба. Опять ни минуты покоя. Опять льется русская кровь. Опять умирают от жажды.

— Доколе же, хосподи? — спрашивали солдаты.

Штоквиц предложил беженцам покинуть крепость.

— Мы не гоним, — говорил он, — но мы вам больше не можем дать ни воды, ни хлеба. Мы останемся здесь исполнить свой долг, а вы идите… Вечером спустим вас в город со стенки. Неужели турки не сжалятся над вашими детьми?

Наступил вечер, но хоть бы один беженец рискнул покинуть крепость: как видно, смерть от голода и жажды казалась им краше кровавого исступления войск султана!

— Черт с ними, — согласился Штоквиц, — тогда пусть они терпят…

Зарезали на дворе здоровенного коренника из снарядной упряжки по прозвищу Хопер, делили мясо. Кто жарил свою порцию, а кто так…

— Как — так? — спросил Некрасов.

— А так, — ответил Участкин, — поскорее…

Ночью громыхнуло что-то вдали, сухо и отчетливо.

Баязет насторожился.

— Может, опять «германа» притащили? — спросил Хренов.

Наверху раскололось что-то с живительным треском, словно в небесах разорвали кусок парусины, и люди вдруг сделались счастливы:

— Гром, братцы… гром!

Разбудили Штоквица:

— Гром, ваше благородие…

— Так что?

— Гром же ведь!

— А что с него толку? Вот если бы дождь.

— Так и дождь будет.

— Ну, это как сказать. Тучи могут пройти мимо…

В эту ночь пришел в крепость Хаджи-Джамал-бек — он умел появляться внезапно, словно из-под земли, всегда вызывая удивление защитников Баязета своей ловкостью и смелостью. Лазутчика сразу провели к Штоквицу, и комендант спросил его:

— Довел Дениску?

— Довел, — ответил лазутчик.

— Благополучно?

— Яхши все…

Штоквиц, покряхтывая, скинул ноги с постели.

— Тебе там большой бакшиш будет, — сказал он. — Не сейчас только… Мы твою службу ценим! К «Георгию» тебя представлю.

К мусульманскому, конечно…

На мусульманском «Георгии» был изображен императорский орел, а не поражающий семиглавого змея Георгий Победоносец, и это дало повод для обиды.

— Зачем воробей мне? — начал гневаться лазутчик. — Джигита на коне давай… Джигита хочу! Сам воробья носи…

— Переходи в православие, — улыбнулся Штоквиц, — и получишь джигита. Не будем спорить об этом… Лучше скажи — какие новости в городе?

Хаджи-Джамал-бек порывисто задышал в ухо коменданта:

— Зачем хана колмыцкого вещал? Хороший хан был. лошадь понимал… Завтра стрелу жди! Стрелу тебе пустят, и письмо со стрелой получишь…

— А что в письме?

— Ругать будут. Глупым звать будут. Зачем людей мучаешь! ..

Осман устал. Чапаула нет больше. Курды отнимать у османа стали.

Осман злой ходит… Ему на Чечню идти надо.

— Ладно, — сказал Штоквиц, отпуская лазутчика, — сходи на майдан завтра и разболтай как следует, будто мы роем колодец и уже до воды добрались.

Хаджи-Джамал-бек, оставив коменданта, долго стучал в двери комнат Исмаил-хана — подполковник, очевидно, крепко спал чистым сном младенца, и — совсем некстати — на этот стук выплыло из потемок круглое лицо Клюгенау.

— Гюн айдын, — поклонился лазутчик с достоинством. — Бисмилля!

— А-а, хош гельдин! — ответил Клюгенау и спросил о зюровпе его и его семейства: — Не вар, не йок? Яхши мы?

— Чок тешеккюр, яхши…

Как видно, лазутчику доставляло удовольствие разговаривать с русским офицером на родном наречии, но Клюгснау перешел на русский язык и вежливо, но настойчиво оттер лазутчика от дверей Исмаил-хана:

— Хан устал… Он много думал. Не надо мешать…

Сивицкий только что закончил ночной осмотр раненых, проверил, освобождены ли места из-под умерших сегодня, и прошел к себе в аптечную палату, где выпил спирту. Напряжение последних дней было столь велико, что он приучил себя почти обходиться Ссз сна, ч сейчас ему спать даже не хотелось.

Спирт слегка затуманил его. Быстрее задвигалась кровь.

— Так-так-так, — сказал он, прищелкнув толстыми пальцами.

Посидел немного. Поразмыслил. О том о сем.

— Да-а… — вздохнул врач. — А закурить бы не мешало!

Словно по волшебству, набитая ароматным латакия трубка опустилась откуда-то сверху и прикоснулась к его губам…

— Кури, — сказал Хаджи-Джамал-бек.

Сивицкий обозлился:

— Сколько раз тебе говорить, чтобы ты ходил нормально, а не крался, как зверь. Тут тебе не в горах…

— Кури, — поднес ему свечку лазутчик.

— А за табак спасибо от души, — закончил врач и с наслаждением окутался клубами приятного дыма.

Хаджи-Джамал-бек присел напротив. Ощерил зубы в непонятной у смешке:

— Хороший человек ты!

— Угу, — ответил Сивицкий, увлеченный курением.

— Все тебя уважают!

— Угу, — ответил Сивицкий.

— Как одна луна на небе, так ты один на земле!

— Перехватил, братец, — ответил Сивицкий, посасывая трубку.

Вспыхивающий огонь освещал его обрюзгший засаленный подбородок и рыхлые, раздутые ноздри с торчащими из них пучками волос.

Хаджи-Джамал-бек улыбался:

— Кури, я тебе еще дам…

Он з; .лез в карман бешмета и высыпал перед врачом целую юрку золотистого медового табаку.