Баязет

— Я уважаю тебя. — сказал он. — Фаик-паша тоже уважал тебя… Ты — хороший кунак. Фаик-паша кунаком тебе будет. Пра~ воверныи друга не обидит… Ингилиз бежал из лазарета. Ингилиз боялся… Приходи ты. Лечить кунака будешь, денег получать будешь. Женщин много держать будешь.

— Все это весьма заманчиво, — спокойно ответил Сивицкий. — Я слышал о госпитале миссис Уоррен: он обставлен прекрасно, коек всего тридцать… К тому же и женщины, как ты говоришь.

С моем возрасте JTO все заманчиво. Но… А что? — вдруг полюбопытствовал он. — Мною вашего народу дохнет в Баязете?

— Много. А теперь ингилиз удрал. Совсем больной осман ходит… Иди лечить! Большой человек будешь. Тебе скучно не будет. Франк есть, герман есть…

— Да я не об этом беспокоюсь, — продолжал Сивицкий, — мне одному не справиться. А вот согласится ли мой ординатор со мною пойти — этого я и не знаю!

— Пойдет, — засмеялся лазутчик. — Почему не пойти?

— Спросить надо…

— Так иди — спрашивать будешь…

— Погоди немного, спешить некуда…

Сивицкий посидел еще, докурив до конца трубку, потом крикнул:

— Эй, мортусы!

Вошли два здоровенных парня-солдата, уроженцы Вологодской губернии.

— Скрутите его, — велел Сивицкий.

Лазутчика бил сначала Штоквиц, потом устал и передал его Ватнину, который добивался только одного — узнать, что с Дениской.

Хаджи-Джамал-бек даже не пикнул, продолжая уверять, что с Дениской он расстался на перевале.

Ватнин озверел и схватился за нож, но его оттащили в сторону, и Некрасов, непривычный к таким сценам, сказал:

— Послушайте, господа, может быть, все это предложение капитану Сивицкому следует рассматривать как шутку?

Пришла пора озвереть Штоквицу, и он так наорал на штабскапитана, пользуясь правами коменданта крепости, что Юрий Тимофеевич поверил, что тут не до шуток.

— Черг с вами, — сказал он, — делайте с ним что хотите, я вмешиваться не буду…

Некрасов ушел. Ватнин сказал:

— Убьем заразу!

— Иох, иох, алайсен тарих-тугул, — попросил о пощаде лазутчик.

— Балла, валла, — отказал ему в этом Ватнин.

Сивицкий, сгорбленный и постаревший, поднялся.

— Всю жизнь, — сказал он, — я лечил людей. Никогда не испытывал желания сделать человеку больно, а тем более убить его. И оружие мне всегда свербило ладони… И сейчас я не возьму оружия в руки! Пойдем, подлец, и я спущу тебя к твоим собратьям. Все вы одинаковы…

Врач вывел его на крышу. Уже светало.

— Посмотри вниз, — велел Сивицкий, — там догнивают твои друзья… Прыгай к ним, прямо в объятия гурий!

— Табак мой курил, — сказал лазутчик.

— И докурю. Не выброшу. Он мне нужен.

Ударом ноги врач сбросил предателя в пропасть.

— А-а-а-а… — замер внизу вопль, и послышался шлепок тела о камни…

В показаниях баязетцев, которые дошли до нас, говорится, что Хаджи-Джамал-бек не расшибся до конца и долго еще судорожно шевелился внизу, словно недобитая гадюка. Тогда «один из офицеров, чисто из человеколюбия, выстрелом покончил его страдания»; имени этого офицера мы не знаем.

Хаджи-Джамал-бек сказал правду: утром, трепеща длинной лентой, привязанной к оперению хвоста, в крепость прилетела стрела и, дрожа, врезалась в стенку: вокруг ее хищного тела была обернута записка с предложением Фаик-паши о сдаче гарнизона на милость победителя.

— Боже мой, — вздохнул Штоквиц с укором, — до чего же неоригинальный народ эти османлисы… Майор Потресов, ответьте им без задержки!

Пушки изрыгнули картечь в сторону турок. Второе письмо прилетело около полудня. Офицеры как раз занимались одним щекотливым и неприятным вопросом, в котором пришлось принять участие и вдове полковника Хвощинского.

— Аглая Егоровна, как это ни прискорбно, но в этом случае надета честь вашего покойного супруга. Только не обижайтесь…

Хаджи-Джамал-бска, казненного нами, — продолжал Штоквиц, — я не имел чести знать близко, но Никита Семенович рекомендовал его в моем присутствии полковнику Пацевичу, и рекомендовал довольно-таки в восторженных выражениях. Скажите, пожалуйста, каш супруг всегда точно расплачивался с лазутчиком?

— Сколько я помню, — сказала Аглая, — он почти каждый раз при встрече с лазутчиком давал ему деньги. Однажды ему не когелось открывать казну, и он попросил несколько золотых из домашних сбережений. Если угодно, я могу поискать в бумагах Никиты Семеновича какое-либо подтверждение этих выплат.

— Отчетность по этому вопросу, — вступился в разговор Клюгенау, — в бумагах Пацсвича абсолютно отсутствует, и нет даже намека на денежные отношения с лазутчиком.

— Черт знает что такое! — возмутился Некрасов. — Какая-го ванька-каиновщина, а не гарнизонная служба… Давайте, господа, не будем погрязать в этом вопросе, — предложил штабс-капитан. — Порочить покойников не стоит, даже и в том случае, если Пацевич здесь виноват. Скорее всего, Хаджи-Джамал-беку надоело служить даром, и мусульманину, каким он и был, показалось более удобным служить мусульманству же! ..

На этом разрешение спора закончилось, и Штоквиц заметил вошедшего Потресова:

— Вам что, майор?

— Опять стрела, господин комендант.

— Гак отвечайте. Своя голова есть на плечах.

И орудия Баязета ответили.

10