Баязет

– И поглупел же ты, братец, – заметил Ватнин. – Ты в «их-дырку»-то не заглядывайся. Ты под самый корень гляди… Осознал?

– Лезь уж ты сам под корень, – обиделся Карабанов. – Я тоже не глупее тебя: высунься мы из крепости, так дадут тебе турки поглядеть в… «их-дыр-ку»! Через гробовую-то крышку далеко видать!..

Наверх поднялся Сивицкий – просто так: подышать на высоте ветром, отдохнуть от стонов и крови, попросить у казаков табачку на завертку.

– Вылазку бы сделать неплохо, – продолжал Ватнин. – Раз-два, и у турка снова шея болеть будет. Дело то верное! Хорошее… Мы и водички поднаберем, кашицы наварим. То да се. Глядишь, жизнь-то и веселее станет!..

Он подтолкнул Карабанова в бок локтем, заразительно рассмеялся, отсыпая Сивицкому из своего кисета добрую порцию табаку:

– Остатний табачок-то, Александра Борисыч… Не от скупости говорю так, а жалеючи вас. Больно уж вы смолокурить любите. Вот прихлопнем кисет – начнем саман тянуть. Хорошо чай спитой. Да вот беда – никто чаю не пьет…

Пуля шлепнулась между ними и, подпрыгивая, покатилась куда-то по крыше.

– Эй, курдюк с поносом! – заорал Ватнин в темноту. – Не надоело тебе ишо пулять-то? Дай поговорить людям на ветерке как следоваи-ит…

………………………………………………………………………………………

– Как следоваит, – передразнил его снизу на дворе Штоквиц. – Распустил свое казачье! Делают что хотят… Столы в канцелярии на дрова порубили, шелку наворовали – портянок понаделали. Воруют почем зря… Эй-эй, голубчик, ты куда это с кувшином прешься?

Егорыч остановился, опустил кувшин на землю, соврал:

– Да вот, ваше благородье… обмозговываю все!

– Чего же это?

– Карасинцу ба!

– Зачем тебе, дураку, керосин понадобился?

– А как же иначе? В хозяйстве сгодится. Опять же и посветить когды…

Штоквиц заглянул в кувшин, сказал:

– Врать не умеешь. Иди куда шел… Понял?

– А чего не понять? Мы, казаки, привышные…

Ефрем Иванович достал карандаш и памятную книжку. При свете звезд, проследив за улизнувшим в амбразуру Егорычем, он записал на чистой странице: «№ 1. Конопатый и старый. Кажется, из сотни Ватнина». Потом комендант приютился в сторонке от пролома, и перед ним – в течение часа – ушли за водой к реке сорок три человека. Слюнявя карандаш, капитан слушал стрельбу турецких пикетов. Обратно вернулись всего двадцать восемь – остальные погибли под пулями. Штоквиц тут же вычеркнул их из списка.

– Ладно, охотнички, – сказал комендант, закончив слежку, – завтра я вам покажу кузькину мать!

Пролом амбразуры отныне считался официальным входом и выходом из цитадели. Ничего, что он шел через отхожие места, – пролом был вроде парадного подъезда. И вот именно через эту амбразуру жиденькой, готовой вот-вот оборваться струей в крепость текла живительная вода. Озираясь и взволнованно бранясь, уцелевшие от пуль охотники тащили от реки наполненные водой кувшины, бурдюки, чайники и манерки.

– Достал «карасинцу»? – спросил Штоквиц, когда в амбразуре блеснула лысина Егорыча. – Иди-ка сюда, черт старый. Ты знаешь, что никому нельзя вылезать из крепости без разрешения?

– Рази? – притворно удивился казак.

– Вот тебе и «рази»! Пей досыта, – велел комендант, – ты заслужил это. А потом пойдешь за мной и сдашь воду в госпиталь. Я вашу контрабанду прихлопну, водохлебы пузатые!

В эту ночь случилось несчастье: у гренадера Хренова, по-стариковски бережливого, сохранились на дне фляжки еще два глотка воды. Когда дед прилег вздремнуть, один из вольноопределяющихся, некто Заварзин, из дворян Масальского уезда, мучимый жаждой и не находя в себе смелости сбегать к реке, тишком отвязал флягу от пояса Хренова. Вора тут же поймали, начали бить, жестоко и страшно. Казалось, укради он золото, и никто бы даже не осудил его, – черт с ним, с золотом! Но это были всего два глотка воды, цена которым – сама жизнь, и потому когда старик Хренов стал заступаться за избиваемого, то его просто грубо отшвырнули в сторону:

– Проваливай, дед, пока самому не попало!

Встревоженная шумом, Аглая Егоровна вышла во двор. Узнав, в чем дело, перепуганная свирепыми выкриками, она обратилась к Штоквицу:

– Ефрем Иванович, почему вы стоите?

– А что, по-ващему, я должен делать?

– Ведь они убьют его!

– И правильно сделают. Вперед наука другим будет.

– Нехорошо… Боже мой, ведь все-таки дворянин…

– К сожалению, мадам, желудки дворян и мужиков устроены одинаково! Не советую вмешиваться…

Хвощинская, однако, вмешалась. Вольноопределяющийся, в ответ на ее сочувствие, едва смог выхрипеть, на губах его уже лопались кровавые пузыри:

– Сударыня, не вините их… Они правы…

Он скончался на руках санитаров, когда его понесли в госпиталь. Карабанов прослышал об этой истории только утром следующего дня, и ему стало как-то не по себе.

– А тебя, Ватнин, когда-нибудь били? – спросил он.

– Ой били, поручик… Ой били! Не дай-то бог, как били! Теперича так бить уже и не умеют…

– Казаком еще? – спросил Андрей.

– Да один-то раз ишо казаком, а другой – когда я уже в урядники вышел. Этого-то дурака, что на фляжку польстился, за дело били. Конешное дело, человека и жалко. А вот меня…