Баязет

– Таких нету. А вот вшивые да паршивые – это верно, имеются. Сколько угодно… Одначе славян не выдадим!

От дверей раздался голос Штоквица:

– С удовольствием прослушал! Весьма любопытная беседа. Только, господин штабс-капитан, мне кажется, что у ваших слушателей патриотизм зиждется на водяном цоколе… Вы сейчас не заняты, чтобы помочь мне? – спросил комендант.

– Отнюдь, – согласился Некрасов.

Они прошли в комнату Штоквица.

– У вас хорошее перо, – сказал он. – Мне так не написать. А надо наконец дать понять нашим ганнибалам, что еще день или два, и пенсион будут получать уже наши родственники! Напишите письмо обо всех бедствиях, постигших гарнизон. Даже приукрасьте малость, это не помешает. Так, чтобы их проняло до печенок. Пошлем с казаком…

– С удовольствием помогу, – ответил штабс-капитан, – но приукрашивать наше положение не нахожу причины. Оно и так достаточно богомерзко!

– Как знаете, – согласился Штоквиц. – Только старайтесь писать поужимистей, чтобы можно было свернуть бумажку в горошину и сунуть казаку в ухо.

Некрасов написал. Штоквиц одобрил.

– Подпишитесь? – спросил он.

– Если угодно. – И Юрий Тимофеевич поставил роспись.

– Я тоже подпишусь, – сказал Штоквиц.

– Надо бы и хану, – осторожно намекнул Некрасов.

– Даже обязательно, – согласился Штоквиц.

Он дунул на свою подпись, постучал сапогом в стенку.

Явился денщик.

– Чего-с изволите?

Штоквиц придвинул к нему донесение:

– Распишись. Вот тут…

Денщик поставил безграмотную закорючку.

– Теперь проваливай, – велел ему Штоквиц.

– Это за хана? – рассмеялся Некрасов.

– Там не разберут. Что крест, что закорючка – одинаково безграмотно. И разницы никакой…

– Но у хана есть мухур.

– Мухур здесь, в горах, есть у каждого князя. А князей в этом краю больше, чем баранов! Мухур – не факсимиле…

Карабанов тем временем блуждал по крепости, как привидение. Странное было у него состояние сегодня. Встал – хочется сесть. Сел – сразу хочется лечь. Лег – и тогда все идет кругом, шумит кровь в голове.

– Буду шататься! – И он решил бродить, наблюдать, слушать, только бы выдержать, только бы не поддаваться смерти.

Пули?.. Сейчас они мало кого беспокоили, к ним привыкли, определили пути-дороги, по которым ходить безопаснее всего.

Каркали вороны над крепостью, жирные, противные. Тучами кружили они, дружно слетаясь над падалью, и если спросишь их, куда летят они, вороны всегда отвечают:

– К ра-неным… к ра-неным…

В узком переходе столкнулся Карабанов с Аглаей. Все эти дни избегали они друг друга, и сейчас растерянно глядели один на другого, словно не узнавая.

– А ты… А вы… – бормотнул Андрей.

– Уж лучше – «вы».

– Я… рад, – сказал Андрей.

– А я спешу, – ответила женщина, и он уступил ей дорогу, даже не посмотрев вслед.

«Стук-стук», – тукали по каменным плитам ее башмаки.

И Карабанов вдруг повторил:

– Стук… стук…

Ему понравилось:

– Стук… стук…

И в черепе ответило:

– Стук-стук… стук-стук…

Стенка каземата вдруг покатилась прямо на него. Он пробежал по ней пальцами, и земля ринулась навстречу, выбрасывая прямо в лицо фонтаны живительной сверкающей воды. Он пил и пил эту воду, захлебываясь в ней, чувствуя, как она стекает на голую грудь.

– Фонтан! – заорал Карабанов. – Идите сюда…

Сильный удар пощечины привел его в чувство.

– Не орите, вы не в Петергофе, – сказал Сивицкий и отнял от губ поручика чашку. – Нельзя же так раскисать, любезный воитель. Черт знает, где вас носит! Могли бы и не найти…

Карабанов встал:

– Спасибо, доктор. Постараюсь ходить только по Невскому проспекту. А по морде-то вы мне здорово въехали. Это что-то новое в медицине!..

– Сумеете дойти сами? – спросил Китаевский.

– Дойду…

Он вышел из госпиталя, и на свежем воздухе ему стало легче. Что с ним было – он так и не понял. Обморок, наверное. Как попал в госпиталь – тоже не помнит. Плохо дело, решил он и только сейчас заметил, что уже придвинулся вечер, а муэдзины завели с минаретов свой тягучий «азам».

– Аза-ам… аза-ам, – кричали муэдзины, и под эти вопли Исмаил-хан перебирал, молясь, четки из кости. Зерен было всего девяносто – ровно столько, сколько имел душевных и телесных качеств пророк.

– Добрый, милостивый, прекрасный, – сортировал подполковник душу пророка, – вездесущий, добродетельный, щедрый…

Стоп! Теперь глиняное зерно с именем аллаха – венец всей молитвы, но тут в дверь постучали. Хан спрятал четки и сделал вид, будто думает. Вошел барон Клюгенау. «Надо оказать ему почтение», – решил Исмаил-хан и не поленился встать посередине своего жилья, оказывая тем самым уважение гостю.

– Почему ты невесел? – спросил он.

– Мой друг болен, – ответил инженер. – Скажи: могу ли я быть весел?

– Назови мне его.

– Боюсь, – зябко поежился Клюгенау. – Пророк учит остерегаться произносить имя умирающего.

– Откуда ты знаешь это? – удивился Исмаил-хан.

– Я прочел об этом в Коране.

– О бедный наш Коран! – опечалился хан. – Его уже читают неверные… Может, ты знаешь, из чего состоит подножие трона нашего аллаха?

– Из хрусталя, – серьезно ответил Клюгенау.

– Верно… Какие же ты читал еще наши книги?