Баязет

– Ай, – отмахнулся лазутчик, – самый плохой женщин – немецкий женщин. Кюшяет много!

И казак вспомнил, что где-то здесь, верстах в двадцати от Баязета, находится богатая деревня немецких колонистов. Ему стало не по себе от чужого горя, и он загрустил:

– Господи, хоть бы выбраться отселе…

От жажды давно обгорели внутренности. Снова захотелось пить. На одной из улиц журчал крохотный фонтанчик, падавший в каменную чашу. Дениска снял папаху, напился.

– Постой, – попросил он лазутчика, – я лицо сполосну!

Он с наслаждением подставил шею под ледяную струю и даже покрякивал от молодого удовольствия. Хаджи-Джамал-бек подошел к нему сзади, взял руки казака в жесткий ключ и зубами вцепился ему в ворот бешмета.

Дениска рванулся что было сил:

– Ты что, сатана? Пус-с-сти…

– А-а-ай, башчавуш-башчавуш, – запел не своим голосом лазутчик, и чьи-то сильные руки быстро скрутили Дениску веревками, бросили его в седло и связали ему ноги под животом лошади.

– Сука ты, сука! – ругался он, растерянный, не понимая, что происходит…

Нагайка зыкнула и рассекла ему ухо. Хохот.

Его повезли, и он закачался в седле.

Возле самого стремени шагал Хаджи-Джамал-бек и скалил казаку зубы:

– Гостем будешь… Гостем хорошо будешь!

У караван-сарая его распутали от веревок, и еще в сенях Дениску оглушил визг скрипок и глухое рокотание бубнов-даиров. Ожогина втолкнули в освещенные двери, от сильного толчка он полетел вперед и, вызывая смех, растянулся на полу перед Кази-Магомой.

Сын имама в черкеске, грязной и рваной, словно рубище нищего, с репейником в густой бороде, ударил ногой по блюду с марджан-балыком. Зазвенели разбитые карафины, и он вскочил на середину ковра, украшенного изображением отдыхающего льва.

– Подай! – сказал он, выкинув вперед тощую сильную руку.

Хаджи-Джамал-бек с поклонами, вежливо шипя, залез в ухо Дениске и достал из него спрятанную там записку. Развернув бумажку, он передал ее чтецу, и тот, завывая, прочел ее вслух по-русски, после чего Дениска заплакал.

– Погоди, – сказал он лазутчику, – доберемся…

Кази-Магома положил ему на плечо руку.

– Я жил в России, – сказал он, – и знаю, что гяуры любят плакать. У вас даже строят дома, куда мужчины собираются пить вино и плакать. На этих домах пишут только одно слово – кабак!

Он распахнул на Дениске бешмет, со смехом стал разматывать на нем пояс.

– Зачем тебе такой пояс? – приговаривал он. – Гяуру нужен тоненький поясок, чтобы при кашле ты разорвался на сто кусков сразу!

Дениска скинул бешмет, всхлипнул. Поглядев на окно, машинально подумал: «Узкое… не проскочить!» К нему подошел какой-то одноглазый турок в малиновом халате, заляпанном на груди маслом и сластями, начал издеваться, угодничая перед Кази-Магомой:

– Вот шербет, вот хороший халва, а вина нет. Мы, правоверные, вина не пьем и оттого так богаты. Это вы, едящие грязную свинину, пьяните себя, деретесь и сквернословите…

И такая тоска наступила на сердце Дениски, что он вдруг завыл – тихонько и жалобно, сквозь зубы. Вспомнил он, как за день до отъезда на войну был в гостях у своих дядей-богатеев и в пьяной драке выбили ему дядья два передних зуба. А на другой день, когда он пришел на могилу отца, чтобы освятить своего коня и шашку, дядья подарили ему золотой червонец, и он пропил его во Владикавказе, откуда и поскакал, похмельный и злой, служить на линию…

Нащупал Дениска языком то место, где не хватало двух зубов, и сказал турку, словно харкнул:

– Так и што с того, што свиней не ядите. Сами-то вы свиней хуже, только жрать тебя, кривого, даже собака не станет. И отступись от меня – не воняй дыханием!..

Чей-то острый кинжал, занесенный сзади, легко и почти без боли отрезал ему уши. Дениска увидел их, брошенные к ногам Кази-Магомы, и ужаснулся при мысли, что это еще только начало…

– Ну-к, ладнось, – укрепился он в своем отчаянии, – резать будете, я знаю про то. Вас хлебом не корми, только человека исстругать дай… А и несладко вам станет, псам турским, когда мы расшибать ваши черепа начнем!

Вышла из угла громадная лохматая собака, на брюхе подползла к подножию Кази-Магомы, хозяина своего, и в зубах утащила одно ухо. Турки весело рассмеялись.

Сын имама выхватил из рук чтеца письмо капитана Штоквица, завернул в него другое ухо, и веселью турок не стало предела: они катались по коврам, словно озорные мальчишки, бросая один в другого пышные, унизанные жемчугом подушки-мутаки.

– Штоквиц-паша, – сказал Кази-Магома, – не врет здесь. Зачем ему врать?.. Воды нет. Кушать нет. И одна женщина на всех. Бедная женщина!

Он поднялся во весь рост, и лохмотья рукавов его черкески хлестнули Дениску по лицу. Хлопнул сын Шамиля дважды в ладоши, и казак услышал, как за его спиной встали двое. Он обернулся: это были палачи в черных шелковых рубахах – жилистый цыган с бритой головой и старый негр с синими отвислыми губами.

И сын имама приказал им:

– Кончик кола должен высунуться из кончика языка. Доставьте мне удовольствие!

Дениску сбили с ног и поставили на корточки. Он медленно покрывался липким потом.

– А ты чего ждешь? – спросил Кази-Магома лазутчика.