Баязет

Третьего мая вдруг зарокотали в крепости барабаны, и перед строем всего гарнизона была совершена первая публичная казнь. На задранных кверху оглоблях санитарного фургона, заменивших виселицу, вздернули молодого муллу, который пытался разрушить водопровод, питавший цитадель, а перед этим убил двух ездовых солдат-стариков.

Перед казнью Хвощинский подошел к мулле и спросил:

– Ты зачем это делал, пес?

Мулла, не отвечая, воздел руки к небу. Ему накинули петлю на шею.

– Зачем ты убивал наших солдат?

– Меня нельзя винить в этом, – прохрипел мулла. – Это внушено мне свыше.

– Аллах, что ли, внушил тебе отрубать головы убитых?

– Но я действовал в святом восторге, – оживился мулла.

Хвощинский махнул платком:

– Вздернуть собаку…

– Не хотите ли стакан лафиту? – вежливо спросил Штоквиц и выбил доску из-под ног убийцы…

Капитан руководил повешением как комендант крепости и проделал все это настолько ловко и равнодушно, что Некрасов даже заметил ему полушутя, полусерьезно:

– Ефрем Иванович, если когда-либо меня будут вешать, я бы желал быть повешенным именно вами…

Опираясь на суковатую палку из виноградной лозы, Никита Семенович Хвощинский досмотрел казнь до конца, потом отозвал в сторону Потресова, Карабанова, Евдокимова, Некрасова и фон Клюгенау.

Офицеры проследовали за хромавшим полковником на средний двор, в круглую башню киоска, размещенного над усыпальницей ханской жены. В этом киоске стоял один стол, но стульев не было, и Хвощинский сказал:

– Садитесь, господа, по-турецки. Нам, кавказцам, к этому не привыкать…

Все уселись вдоль стены, каждый закинул правую ногу на левую. Сняв фуражки, приготовились слушать.

– Господа, – сказал Хвощинский печально, – обстановка усложняется, и, во избежание нареканий на мою седую голову, если меня уже не станет, хочу сразу же поставить вас в известность относительно наступающих событий… Недавно через лазутчиков я установил, что турки собираются в районе Ала-Дага, готовясь к нападению на Баязет, о чем и донес в Тифлис своевременно. Вчера, господа, мне передано за верное, что близ Вана началось скопление конницы, тоже грозящей Баязету нападением, о чем я также доложил в ставку наместника, его высочества великого князя Михаила Николаевича.

Полковник подождал немного, рукой сильно и энергично, будто стряхивая усталость, потер глубокие морщины на лбу.

– К сожалению, господа, – продолжал он, – на все эти мои донесения ответа я до сих пор не удостоился. Сие мне уже знакомо: гром не грянет – мужик не перекрестится… Сейчас же я, господа, на свой страх и риск решил послать на границу с Персией отряд конной милиции Исмаил-хана, чтобы вам, казаки, – он слегка поклонился в сторону Ватнина и Карабанова, – дать заслуженный отдых. Итак, – закончил он, – не судите меня, старика. Я, со своей стороны, сделал для обороны крепости все!..

Накануне выхода на рекогносцировку Исмаил-хан исполнил сложный обряд согласно заповедям шариата: выщипал на своем теле волосы, обрезал ногти и, завязав все эти отходы в узелок, велел денщику утопить узелок в реке. Выход рекогносцировочного отряда был назначен в канун «Джума-гюню», под пятницу – самый счастливый день для всех начинаний мусульманина; уступив Исмаил-хану в этом, Хвощинский разрешил милиции отправиться в путь ночью, чтобы Исмаил-хан не мог встретить женщины, приносящей несчастье.

Офицеры провожали отряд. Выехав перед строем на своем нервном Карабахе, Исмаил-хан Нахичеванский спросил милиционеров:

– Ружья и пистолеты заряжены?

– Гай, гай, давно заряжены! – вразброд отвечали разноликие воины в нагольных полушубках и лохматых папахах.

– Чужой попадется – убить надо!

– Валла, валла, убьем, убьем!..

И они ускакали. На другой же день в Баязет въехал незнакомый чиновник и остановился в караван-сарае. Таясь от Хвощинского, он проделал беглый осмотр всего, что можно было выглядеть в крепости. Как видно, донесениям Никиты Семеновича в Тифлисе придавали мало веры и генералы решили подослать своего соглядатая.

Карабанов встретился с ним на майдане; это был молодой человечек в добротном сюртуке (почему-то почтового ведомства), вертлявый и пухлый. Прицениваясь к шкуркам каракуля, он спросил поручика:

– Говорят, ваш Хвощинский не любит своих войск, не понимает русского солдатика?

– Кто это говорит?

– Ну, как же! Он ведь не делает им смотров, церемонию плац-парада всегда комкает…

– А-а, вот вы о чем! – не растерялся Андрей. – Надо признать, что я тоже недолюбливаю за это Хвощинского. А вот когда я служил в лейб-гвардии кавалергардском полку, его величество государь император через день гонял нас по корду, и все мы его обожали!..

Чиновник испуганно посмотрел на Карабанова, как на человека ненормального или же злонамеренного, которого в любом случае следует остерегаться, и торопливо пошел восвояси. И когда он шел, полушария его пухлого зада прыгали из стороны в сторону, как у гулящей девки.

– Тьфу ты, гадость! – отплюнулся Карабанов.

Хвощинский позвал к себе есаула Ватнина.