Баязет

– Чеченцы-то, – сказал Ватнин, наевшись, – столь крепко меня уважали, что ежели сикурсирую их с казаками, то они, из почтения ко мне, почитают за лучшее повернуть обратно…

В полдень на Зангезурские высоты прибыл Хвощинский. Подробно расспросив обо всем происшедшем, полковник сказал:

– Вы меня утешили, господа. Несомненно, Фаик-паша решил прощупать нас своими «сувари». Мы оторваны от Тер-Гукасова на целых двести верст, и, конечно, Татлы-оглы-Магомет-паша, который сейчас у Зайдекана, не оставит нас в покое. Вы, казаки, внимательнее следите за окрестностями. И берегите баранту, чтобы ее не свели от вас курды. Иначе гарнизон положит зубы на полку. А вам, Карабанов, как и договорились, придется идти на рекогносцировку. Готовьтесь…

Вскоре пришел Дениска с улыбкой от уха до уха, принес замученную им гадюку неказистого вида. Сама она серенькая, вдоль хребтинки ее – узорчатый накрап из рыжих пупырышек. Стиснув змею пальцами у самой башки, Дениска тут же придумал ей верное назначение.

– Во, – сказал он, – девок-то чем пужать хорошо! На гулянке, к примеру, под подол сунуть. Или же просто так показать… для смеху, конечно!

Змея вилась в руке казака, раскрывая пасть, и Карабанов увидел ее тончайшие, втянутые внутрь полости рта хищные зубчики.

– Покажь-ка и мне, сынок, – попросил Ватнин.

Дениска поднес гадину к самому носу есаула:

– Пожалте. Ежели угодно приобрести, для наслаждения, за ведро чихиря вам уступаю…

Ватнин часто закрестился:

– Хосподи меня помилуй, хюрза ведь это… Земляка моего кусила однажды, так и живодеры полковые отстоять не могли… Иде взял-то?

– А эвон, туточки, – ответил Ожогин. – Там «сувари» валяются, так она, подлая, баранкой около них свертелась. Лежит на солнце и греется.

Дениска ловко перехватил змею за хвост и с бешеной быстротой закрутил ее в воздухе. Потом, улучив момент, хрястнул гюрзу плашмя о горячий камень: змея, разбитая и ошалевшая от такого обращения, едва шевелилась…

Полусонные, истерзанные жарою казаки давали советы:

– Теперича в огонь!

– Не. Разрубить надобно…

Андрею все это надоело, и он пошел в город, чтобы попросить Сивицкого приблизить очередь для его сотни на окуривание белья в серных банях-шкафах. Довод для этого уже есть: мол, скоро опять на рекогносцировку.

На берегу реки встретил своего денщика, мусолившего, стоя на корточках, какие-то рубахи. Обращаясь ко всему, что проплывало мимо него по течению, татарин пел по-русски:

Маклашка, маклашка,
Ты куда плывешь?
Ты плыви на родимый сторона,
Ты скажи, маклашка,
Мой татишка, мой мамишка,

Что их сынка мудрена стал:
Лопатка навоз чистит,
Худой арба писок возит,
Казачка порток стирает… 

Карабанов порылся в карманах, отыскал рубль.

– На, – сказал, – можешь отослать своим «татишке» и «мамишке». Небось им без тебя и жрать стало нечего…

Сивицкий принял его в своем «амбулансе», как он называл приемную, размещенную во втором этаже переднего фаса крепости. Против него сидел в дым пьяный фельдшер Ненюков, а капитан очень вежливо просил его:

– Иди, дорогой, иди отсюда. Ко мне люди заходят, а ты здесь в таком виде… Нехорошо ведь!

Выставив пьяного за дверь, доктор сказал:

– Видели? Вот ординатор Китаевский да он, фельдшер, и все: лишь трое нас, хоть разорвись… А золотые руки, – продолжал Сивицкий о Ненюкове, – с какой легкостью накладывает турникеты и даже делает легкие операции! Пули извлекает, как семечки щелкает. Но… пьет! Однако похвальная черта в алкоголике: может намертво оборвать крепчайший запой, если требуется помощь в госпитале.

С дальновидным умыслом Карабанов утешил доктора.

– Да, – сказал он, – я слышал, что вам должны еще прислать госпожу Хвощинскую… Что же она не едет?

– Прикатит, – пообещал Сивицкий. – Только что мне толку-то с бабы? С бабы да еще с барыни?.. Кстати: хотите, покажу вам прелюбопытный документ. Что ответил мне Исмаил-хан о санитарном состоянии милицейских казарм?..

Карабанов прочел:

Санитарных условий не имеется, а каждого заболевшего обещаю отослать в лазарет, чтобы он мог помереть на законном основании. Вчера один ни на что не жаловался, лег у мангала и скончался путем сна. Диагноз – труп.

В конце рапорта вместо подписи стоял мухур – фамильная печать, в овале которой было оттиснуто по-арабски и по-русски: «Да текут дни по желанию моему!»

– Скажите, доктор, – даже не улыбнулся Карабанов, – можете ли вы своей властью врача засвидетельствовать идиотизм Исмаил-хана, чтобы отставить его от службы?

– Мой милый поручик, – сокрушенно вздохнул Сивицкий. – Шеф жандармов граф Орлов путал себя с лошадью и просил на завтрак торбу овса, и то продолжал вершить судьбы империи. Да еще какой империи!..

– Что же будет? – спросил Карабанов.

– А будет то, что Исмаил-хан станет полковником, а потом генералом.

– Вы оптимист, доктор!

– Привык-с…

Покончив с делами в городе, поручик вернулся на Зангезур. Ватнин писал письмо «до дому», поскрипывая перышком, как прилежный школьник.