Баязет

– Нет, – возразил Клюгенау, – он больше похож на халдея или даже на бахтиара; видите, какой у него покатый лоб и высокий затылок.

Они пили из маленьких чашечек крепчайший кофе. Карабанов лениво щипал халву. Варенные в меду конфеты-пешмек липли к языку: жара усиливалась. От сточной канавы, пробегавшей мимо живодерни, несло гнусной вонью.

– Я вижу, что у вас испортилось настроение, – заметил Клюгенау.

– Это пройдет, – вздохнул Карабанов. – Просто певичка с Полюстровских вод случайно назвала имя человека, которое мне было неприятно слышать.

– А-а, – догадался барон, – вы мне кое-что уже рассказывали об этой гвардейской истории. Это, кажется, тот самый граф, с которым вы отказались стреляться?

– Да, он. Но теперь я бы встал к барьеру и непременно убил бы его! – заключил Карабанов со злостью и замолчал.

Неведомый певец, под дикие завывания и визги, запел на майдане хвалебную песнь, долетавшую до офицеров, и Клюгенау почти машинально, в силу привычки, стал переводить:

– Слушайте, что он поет, Карабанов:

Нет народа умнее османлисов,
Аллах дал им все сокровища мудрости,
Бросив другим племенам крупицы разума,
Чтобы они остались верблюдами
И могли лишь служить правоверным… 

– Вы слушаете, Карабанов?

– Конечно. Мне это кажется занятным.

– А дальше еще занятнее, ибо касается нас:

Если бы даже Черное море
Возмутилось чернилами,
То и моря не хватило бы,
Чтобы описать, как богата Турция,
Сколько в ней шелков и денег,
Дорогих камней и лунноликих красавиц.
Все народы завидуют славе Турции,
Ее сокровищам и могуществу воинов,
И потому они пришли к нам в Баязет… 

Певец издал какой-то печальный вой и замолк.

– Итак, – сказал Карабанов, опустив подбородок на эфес шашки, – я на днях ухожу… У меня будет к вам просьба, барон: если я не вернусь, напейтесь за меня хоть один раз в своей жизни.

– Я не сделаю этого, – подумав, ответил Клюгенау. – Я лучше напишу стихи на вашу смерть… Только вы, Карабанов, не погибнете. Вы – злой, а злым людям везет. Их любят женщины и не трогают собаки.

– А почему бы и вам, любезный барон, тоже не разозлиться? – улыбнулся Андрей. – Собаки бы вас боялись, а женщины – любили… А?

– Вы шутите, поручик, и ваши шутки злы. Но только не думайте, что я несчастлив, – нет, я счастливее вас, ибо я люблю…

– Что?

– А вот – все. Даже этого глупого певца на майдане. А что любите вы, Карабанов?

– Мне легче ответить вам, барон, чего я не люблю. Это застарелых долгов, пробуждения после пьянки, плохих лошадей и женщин, которые умничают в постели.

– Небогатый же у вас запасец! Вроде запаса остроумия у капитана Штоквица с его мифическим стаканом лафита.

– Но у вас, барон, нет и такого.

– Вы не поэт, Карабанов, – без обиды заметил прапорщик, – и это беднит вас. Посмотрите хотя бы на ту вон девушку, что идет с кувшином масла на голове. Посмотрите, как воздушна ее поступь, как равномерны и плавны взлеты ее рук, как грациозно изгибается ее талия.

– Семенит, – заметил Андрей, посмотрев на девушку.

– Да, – продолжал барон, – она идет шажками мелкими, как зерна бисера. Все девушки здесь ходят так осторожно, и на Востоке о такой походке даже слагают песни… Вот, слушайте:

Кэлэ, кэлэ, кэлкыд мернэм,
Коховокан, кэлкыд мернэм… [5] 

– Вы чудак, барон, и большой чудак!

– Может быть, – откликнулся Клюгенау. – Но я вижу поэзию и в этой поступи девушки. А должно быть, как она прекрасна лицом!

Девушка с кувшином на голове поравнялась с офицерами, обернулась – и оказалась отвратительной, сморщенной старухой с кривым носом и впалыми глазами.

– Ха-ха-ха! – раскатисто рассмеялся Карабанов. – Вот это фокус. Сама жизнь жестоко мстит вам, барон. Довольно фантазий!..

– Ах, все это не то… – небрежно отмахнулся Клюгенау. – Вот, например, канава; вы морщитесь, вам этот запах неприятен, и вы, может быть, вспоминаете строфу Подолинского, если только читали его когда-либо:

Нет, душистых струй Востока
Мне противен тонкий яд, —
Разве б гурии пророка
Принесли свой аромат… 

Ну и так далее!.. Мне тоже, признаться, не нравятся эта вонь, эти блохи в казармах и эта жарища. Только не надо юродствовать, Карабанов: с долгами можно расплатиться, похмелье пройдет, лошадь можно объездить и можно разбудить страсть в женщине. Все это не то, Карабанов, и… Хотите, я предскажу ваш конец?

– Ну? – строго нахмурился Андрей.

– Ваш конец будет случайным и нелепым. И никто, даже я, ваш покорный слуга, не напишет стихов на вашу дурацкую погибель.

– Я вас разозлил, барон?

– О нет! Мне жаль вас, Карабанов.