Байгуш

        В минуту сбежался народ. Каждый схватить меня пытается. Поднялся крик в раскатистый и грубый мат, посыпались разнообразные угрозы. Чувствую, обстановка накаляется. Пара минут и земля под ногами горит. Мелькнуло: – дело может плохо закончиться. Сжал я кулак свободный да саданул нахальной старушке по лбу. Хорошо жобнул шельму. Приложился так, что с молотком сравнить можно. Подъемная сила отрывает «бабу Ягу» от земли и шлёп её на спину, и ноги кверху. – Не склеила бы ласты – мелькнуло; но пронесло, живучая бабулька оказалась. Образовалась немая пауза. Мне и полегчало, будто от паутины липкой избавился. И тут сбоку – шарах мне в правый глаз; сзади паразит какой-то сметил и нанёс коварный удар. Видеть и знать бы кто ты такой. Рассвирепел было я, а мне голос в ухо: – Л… , беги скорее! Командный такой скажу, спасительный голос.

       Дальше не знаю, что и было. Две картины только и предстают из того: возня возле калитки и как лежа на животе голову на фуражку пристраиваю.

       Когда очнулся, чувствую доски под собою и под правое веко кто сухой лист мне запихал. Вокруг темнота глаз выколи. Эге, – думаю,– если на гауптвахте ночевать изволю, валяясь на «вертолете», то раскинь руки –  коснешься бетонного пола. Раскинул – нет, пол дощатый. – Где же я? – думаю. Начал себя изучать. Что в глазу сушит само собой, а к тому башка трещит и нога правая в ступне болит спасу нет. Встал я на четвереньки и медленно пополз, шаря руками. Метра три проделал, как упираюсь в преграду. Поднимаю руку и… Мама дорогая! грохот, звон, по полу что-то катится в разные стороны. Неожиданно свет.  Пол усыпан парфюмерией, поднимаю голову – трюмо; перед глазами зеркало; в нём моя рожа с всклокоченными волосами и сказочным бланшем справа, а далее вглубь красный диван у стены и на нем нимфа – темные волосы распущены, а сама в прозрачном голубом пеньюаре на голое тело. Поворачиваюсь: – Ты кто?  – Надя, – отвечает. – «А я тут каким боком оказался?» – «Мы с подругами гуляли, ты под аркой пьяный спишь. Стало жалко, мы тебя и приволокли, чтобы в комендатуру не забрали».

       Прихожу потихонечку в себя. Сердобольная хозяйка дома одна. Время пять утра; за окном сереет. – Мне бы помыться, – говорю. – «У меня только корыто». – А баня есть? – видя, что дом частный. – «Нет». – «Где твое корыто?»  – «В коридоре». Кое-как поднялся: на ногу ступить невозможно; в затылке гвозди забивают, ещё глаз этот.  С трудом дохромал в коридор. Надя зажгла плиту и поставила греть воду в ведре. Я снял со стены оцинкованное корыто и поставил тут же на пол. – Ножницы есть? – спрашиваю, – неси. Уходит в комнату. Вернулась и подает ножницы; под голубым просвечивает откровенность. Разрезаю вдоль голенища сапог и вынимаю ногу – опухшая. Порвал связки. Не перелом и то хорошо. Совместными усилиями наполняем корыто. От болей в голове и стопе не до стеснения. Скидываю всю одежду и нагишом сажусь в воду. Женщина всё время рядом. Моюсь аккуратно, чтобы не сильно наплескать воды. От водных процедур стало легче. Вылез из корыта. Надя подает полотенце. Мой взгляд ложится на соски и темный треугольник под голубым туманом спасительницы, и выходит конфуз: естество предательски восстаёт. Надя не далее метра и смотрит на происходящее, но погодя смущается и с улыбкой оставляет меня одного. Так и появилась у меня очередная штатная полюбовница. В это утро конечно ничего не было. Напоила она меня чаем и отправила восвояси. Но в осторожной беседе дала понять, что не против моих посещений.

       И свезло мне аж до самого лета сыром кататься в масле. То к Наде прикрадусь на ночлег, а от неё тащу пакеты со сладостями в казарму, то Любаху раздеваю на чердаке или «давлю» на топчане во времянке, до икоты нажравшись домашней снеди.

       Настало утро. Распрощался я с Надей и поковылял я в казарму. Иду, один сапог без голенища, пришлось отрезать, перегар на квартал. Каждый шаг пот холодный прошибает. Хромаю и мыслю: – Сейчас на губу отправят, а там строевая подготовка с пяти утра. Как с такою ногою выживать? Был бы не в парадной коробке, попробовал бы затеряться. А тут как назло в парад приписан.

       КПП прошел без эксцессов – дежурного не было, а своя братия закрыла глаза на самовольщика. На лестнице сталкиваюсь нос к носу с командиром  роты: – «Что с ногой?»  – «Подвернул».  – «А синяк откуда?» – «Упал же говорю, с лестницы упал, вот и синяк». – «Та-ак, иди-ка, курсант, в канцелярию». – «Ну, вот и расплата за грехи. Сейчас начнет: – Где ночью были? и пр.пр.»  А командир, зайдя в канцелярию вслед за мною, совсем выдаёт неожиданное: – В коробке тебя заменим, принимай дежурство по роте. Будешь наряды нести бессменно, пока рота парад не отходит. Понял?

– Так точно! – говорю, – Разрешите приступить?

– Идите.

– Есть.

       Нога моя через месяц лучше новенькой работала. Сапоги раздобыл через каптенармуса; деляга под шумок воровал на складах и приторговывал краденым. Ту службу справил добросовестно, в тайне совестясь перед сослуживцами за отстранение от участия в параде, причиной чему моя аварийная прогулка.

       Жестокий июнь 87-го, или finita la comedia.