Байкал

Я засмеялся, Боги, я не видел ещё таких чистых и неискушённых людей. Многие прикидываются, многие хотят казаться, но вот таких, которые знают, как складывать и даже умножать и делить трёхзначные числа в уме, что всегда изумляло меня, могут рассказать, чем отличалось царствование Улана Первого от царствования его брата Усмана Второго, и почему ветры на Севере постояннее тех, что на юге и отчего на нашем берегу теплее, чем на Востоке, такие люди, при этом, могут не знать, что на самом деле делают мужья и жёны в своих почивальнях.

– Бог Солнце! Бог Байкал! – воскликнул я, обнимая её и смеясь. – Как же я люблю тебя, ты лучше всех на свете! Всех чище и прекрасней!

Она тоже засмеялась, не очень понимая, чего это я так радуюсь.

– Идём, Аяя, идём, я расскажу тебе, что я надумал…

Действительно решение, вернее, намерение родилось прямо во время этой трапезы и разговора, но окончательно сформировалось пока мы шли этими идеально ровными древними коридорами, которые построили те, в кого уже никто из теперешних и не верит, потому что повторить их чудеса никто не способен.

Мы поднялись лестницами до наших покоев, я вошёл, прогнал всех слуг, кто растапливал печи, кто стелил постель, кто расставлял кувшины с водой, вином и мёдом на столе и начищал золотые кубки, кто… словом, всех многочисленных мелких людей, которые постоянно путаются под ногами и мешают значительно больше, чем помогают. И ещё отличным образом шпионят, я это знал лучше всех, потому что сам множество раз пользовался их услугами в этих целях и мне известна цена каждого. Поэтому я плотно притворил за ними двери, и заговорил с Аяей очень тихо и только после того, как был уверен, что ни одна живая душа нас не слышит, если только мыши… Я сел рядом с ней.

– Вот послушай: как ты разумеешь, такое количество вельмож, многие из которых едва ли не богаче и влиятельнее самого царя, не ослабляют царство и царскую власть?

Аяя смотрела на меня во все глаза и, выслушав то, что я сказал, неожиданно ответила:

– Я думаю об этом с первого дня, как очутилась в твоём дворце, Марей! – обрадованно улыбнулась она. – Едва увидела, сколько уверенных и жирных людей всё время подле твоего отца, имеют право высказываться и чуть ли не оспаривать решения царя. В открытую не перечат, до этого не дошло, но тому, что им не по душе произойти не дают.

– И у каждого целый собственный двор и даже дружина! – подхватил я. – Они и войско соберут в любой момент, егда захотят. Поэтому царь в руках у них. А их руки у него на горле! И с этим надо покончить!

– Как же, Марейка? – она изумлённо отодвинулась, хлопнув ресницами. Когда она так делает, мне кажется, поднимается ветер…

– А вот это надо обдумать, как. И ты мне должна помочь в этом, твоё спокойствие, то, как ты видишь всех насквозь, твоя золотая голова, твоя память, знания, половина из которых из моей головы уже повыветрилась… Я ещё не знаю, как мы сделаем это. Но мы должны укоротить им руки. Мы изменим наше царство вместе. Не предашь меня? Не отступишь? Будешь со мной во всём? Не испугаешься?

– Чего же? – улыбнулась Аяя, уверенно и светло.

И я засмеялся счастливо, обнимая её. Они не дают мне жениться на моей Аяе пока я не на троне? Отлично, у меня будет свой трон. Мой, не отцовский. И посмотрим, чей окажется крепче.

– Только будь осторожна, очень осторожна, ни на минуту не забывай сегодняшней вечери. Всегда смотри насквозь и не верь никому, Аяй, здесь все лгут. Кроме отца. Мать тоже правдива, она кажется злой, но она…

– Она не злая, – перебила меня Аяя. – Она… Иногда мне кажется, она… не в своё время родилась, будто потерялась…

Я усмехнулся, это очень метко, невероятно правильно. Только не представляю, какое должно быть время, чтобы подошло моей самолюбивой и властной матери.

Но думать об этом, и обо всём, что так разъярило меня сегодня уже не хотелось. Моим новым мыслям и планам надо дать устояться, добродить, чтобы из буйной браги они превратились в крепкое вино. Теперь, после того как я выпустил весь этот злой огонь, я мог отдаться огню гораздо более яркому и сдерживаемому уже долгое время. Я потянул Аяю к себе. Она улыбнулась, ей нравилось целоваться, и потому, что ей нравится, это доставляет мне наслаждение, которое я не могу сравнить больше ни с чем. И она, моя Аяя, становилась всё нежнее податливее день ото дня, будто медовый воск плавилась от моих прикосновений.

Ещё несколько месяцев я не решался приступить к тому, чтобы Аяя, пусть и не перед людьми, но перед Богами стала моей женой. Обманывать её мне не хотелось, она как-то должна понимать, представлять, что же будет, и желать этого, как и я.

За это время я начал сколачивать свой будущий престол. Для начала я так и не вернулся больше за царские трапезы ни через неделю, никогда, и таким манером образовался мой собственный, отдельный от отцовского двор. Отец даже призвал меня к себе и, строго глядя на меня, сказал: