Байкал. Книга 3

– Будь им! – устало сказал я, и пошёл прочь, обойдя их, обескураженных немного и даже растерянных моей неожидаемой ими покладистости.

Больше я не сказал ничего и не остался ни на мгновение с ними. Я им не нужен? Хорошо, наконец, они решились сказать мне об этом. Теперь я могу оставить их со спокойной совестью. Я лишь взял коня, кое-что из моего скарба, приторочив к седлу, золото, сколько сумел увезти в тороках и уехал, не прощаясь ни с кем. Я поворотил назад, на берега бывшего моего царства, моей вотчины, моей родины. Пусть мои потомки, коих я увёл так далеко на запад и юго-запад, создадут новое царство, быть может, без меня это у них выйдет лучше, сбойливее и справедливее того, что помнил я…

Вернуться на родину получилось гораздо быстрее. Я не останавливаясь, ехал как по весям по пройденным уже землям и странам, что не были мне вовсе чужими, ведь в них жили те, кто народился от моих давних потомков, я был встречен с почётом, и так же меня провожали, а потому всю обратную дорогу я проделал будто и не один, хотя иногда долгие месяцы приходилось ехать в одиночестве. Так прошли ещё годы, но что годы в моей бесконечной жизни…

И вот я прискакал на новые берега моего древнего Байкала, где теперь было пустынно, где не было больше ни городов, ни сёл, где не было теперь даже скалистого леса, потому что скалы, что раньше возвышались стали скалистыми берегами. Вот для чего я приехал обратно? Здесь воет ветер, носит пыль по голым берегам, безжалостно печёт солнце, деревья до сих пор не успели нарасти в прежний лес, покрывавший некогда здешние берега. И всё же и здесь была снова жизнь: кое-кто из потомков тех, кто не захотел некогда покинуть родные берега и начал обустраиваться заново, обустроили и новые города и сёла, хотя они были ещё малы и хилы, их нельзя было даже сравнивать с прежними, но они жили, и даже легенды о прошлом всё ещё жили, и я, как их часть всё ещё не был им чужд.

Да, легенда о двух предвечных братьях-праотцах всех сущих по-прежнему жила, представьте, но вот только вернулся всего лишь один из братьев. И легенда о великом Могуле по-прежнему жила в народе, обросшая удивительными сказочными подробностями, вроде того, что Могул со своей любимой, оборотились в лебедей и улетели от земли. Причём Могул, бывший от горя лебедем чёрным, сбросил чёрные перья и вновь засиял белизной.

– Что ж усмехаешься, чужестранец? – возмутился целовальник, взявшийся поведать мне старинную легенду. – Ты не видел, так молчи! Сотни, тыщи даже видели то! Мой собственный дед, он совсем вьюнош был тогда, сам видал, своими глазами, как взмыли они, два прекрасных белых лебедя под небеса и улетели в небеса навеки, потому что на грешной земле нечего было уж оставаться им…

– Да я верю-верю, – примирительно согласился я. – Только што ты баял, что Могул чёрным лебедем ходил, а говоришь, белыми улетели.

– Дак он стал чёрным от горя, покуда не узнал, что жива она, его лебёдушка-от. Покуда не прилетела она, и не подняла его на крылья свои. А говорят ишшо, што краше неё нет и не было во всём белом свете, что озаряла она небо ночью, и затмевала солнце днём, что вода в Великом Море успокаивалась, когда отражалось в его водах её лицо, а сиверко делался теплее и мягше, а сарма тише и добрее, когда ловили дыхание её, што цветы расцветали там, куда ступала нога её, а звери и птицы умолкали, завидев её, люди же вспоминали лучшее, когда видели её, а ежли говорила она с кем, тот навеки делался счастливым и ничто ужо не могло то счастье омрачить.

Тут я не стал спорить:

– То правда, – сказал я.

– Што и в дальних странах про то прослышали уж?

– Отчего же, – увернулся я. – Много слухов по земле ходит о невозможной красавице здешней.

– То не просто красавица, – приглушив голос, поведал целовальник. – То была Богиня Селенга. А как обидели её, убили лебедя её, убили братьев предвечных, так и ушла она из здешних мест, вот и разлилося Море, вот и потопило всё прежнее царство, наше-то новое, захудалое село противу прежнего… Что ты, чужеземец! И не вообразить теперешним, што было здесь, что дворцы уходили в небо, а дороги ровными стрелами меж городов и сёл, такось, што можно за три дня было объехать энтот берег, а тот за пять. А ремёсла какие были, не вздумать теперь нам, в окна вставляли стёкла, прозрачные, будто и нет ничего и был свет в домах, как на воле, не то, што теперича – тьма да смрад за заслонками, а дым из печей сам собой в крышу уходил, в доме не застаивался как теперь… Да что говорить, не в хорошее время ты приехал, чужеземец, нонче и торговать-то нечем, раз што шкур тебе звериных купить, охотиться ишшо не разучилися совсем…

Это верно, подумалось мне, но вслух я ничего не сказал. И так одиноко стало мне вдруг, так сжало сердце от одиночества, здесь, именно здесь, дома и не дома, такая тоска взяла меня, какой не было никогда ранее.