Байкал - море священное

И Марьяна осталась, она ничего не умела делать, но ей и не надобно было ничего делать. Мария везде поспевала сама, да и старики умели спроворить и тоже не сидели сложа руки. Вначале Марьяна думала, что про нее никто не знает, но это оказалось не так. Однажды старики, думая, что она ушла, заговорили про нее, и были в их разговоре слова:

— А че возьмешь-то?.. Барынька… Но, видать, нынче тако время, что и барынька не сыщет себя.

На берегу Байкала, на высоком одиноком дереве жила какая-то большая черная птица, не ворона, нет, и не орлан, Марьяна сразу бы узнала их, это была другая птица, часами просиживала на дереве, изредка спускалась на землю и ходила промеж деревьев. Марьяна, бывало, сталкивалась с нею на тропе, и тогда робела и норовила свернуть, то же самое старалась сделать и птица. Но со временем обе привыкли и уже не торопились разойтись, случалось, подолгу разглядывали друг друга, пока и вовсе не обзнакомились. Теперь, если Марьяна не заставала птицу на дереве или на тропе, начинала волноваться и успокаивалась, когда птица прилетала. А потом научилась говорить с нею, точнее, говорила Марьяна, а птица слушала…

— Мне грустно и хочется плакать. Но я нс плачу. Не знаю почему, но я не плачу…

Птица слушала и, казалось, понимала, ободряюще хлопала крыльями.

— Спасибо тебе, милая. Спасибо… — говорила Марьяна.

Помедлив, начинала рассказывать про свою жизнь, и вместе с птицей, во всяком случае, так думала, удивлялась, какою неразумною и бестолковою, а подчас и попросту жестокою бывала прежде, и совестилась, и стыдилась.

— Господи, как нехорошо, как дурно!.. Но, честное слово, я думала, поступаю правильно, отвечая на чью-то недоброту тою же монетою. Но нынче я так не думаю, хотя не знаю, как поступила бы, случись теперь встретиться со злом. Я уж не такая, как прежде, но и теперешняя я никакая. Вот именно — никакая… Я все брожу, брожу по земле, себя ли ищу в людях, в себе ли все, что видела от них доброго?.!

Она и впрямь была «никакая», что-то удивительное произошло с нею, она если и не утратила себя, то на время забыла, кто она такая… и, встречаясь, с людьми, приветливо здоровалась и, если приглашали к костерку на чашку чая, охотно соглашалась, когда же видела в чьих-то глазах неприязнь, старалась скорее уйти, словно бы ничего не заметила. В этих своих скитаниях она мало-помалу теряла себя, становясь, по собственному ее разумению, «никакою», а на самом деле мягче и добрее, чем была раньше, чуткою ко всему, что происходит вокруг.

А потом она встретила на таежной троне большую черную птицу, которая скоро сделалась понятной, наверное, как раз в силу своей одинокости и отчетливо зримой неприкаянности, которая виделась в том, что птица порой бывала скучной, вялой, но вдруг становилась энергичной и подолгу кружила в небе. В разное время суток и птица была разной, лишь оставалась неизменной ее одинокость.

— Я тоже одна, — говорила Марьяна. — Но эго меня не огорчает. И ты не огорчайся.

Птица слушала и будто догадывалась, о чем говорит Марьяна. И Марьяна начала чаще рассказывать о своей жизни, куда ходила нынче и с кем встречалась… И скоро так привыкла к этому, что когда однажды не нашла птицу на всегдашнем месте, страшно удивилась, принялась искать… И нашла, только не в тот день, когда открылась пропажа, на другой… Птица, простреленная, лежала на снегу, уже и не черная, а словно 61.1 полинявшая, серая. Марьяна увидела ее и не поверила, думала: это другая птица, и все же присела на корточки и долго смотрела, а потом смахнула с нее снег, и птица снова стала черной, глядела на Марьяну круглым неживым глазом. Марьяна не выдержала и заплакала, жалея птицу. А спустя немного ее жалость словно бы раздвинулась, и Марьяна, кажется впервые за то время как ушла из горящего дома, подумала, что она нынче осталась одна, и зря она храбрится и говорит, что это ее не огорчает… Неправда! Ей бывает горько и скучно… Она подумала так и еще сильнее заплакала и уже не хотела никуда идти, возле птицы просидела до глубокой ночи, наверное, оставалась бы тут и дольше, когда б не пришла Мария и не сказала:

— Что же ты, миленькая, потерялась?.. А я жду, жду тебя, а все нету… Собралась тогда и пошла…

Взяла Марьяну под руку и повела в юрту, и та не сразу очнулась, а потом рассказала о птице, с которой сдружилась, о том, что увидела ее нынче простреленную. Смутившись, добавила:

— Что ж будет-то со всеми нами? Я раньше не думала об этом, а вот теперь боюсь. Пропадем мы… Не нужные никому во всем свете.

— Ах, миленькая, о чем ты?.. — едва ли не с обидой воскликнула Мария, — Иль мы такие уж слабые, и сразу сломаемся?.. Да нет же, нет! Терпи, миленькая, и верь!..

Пришли в юрту, долго сидели у тускло горящего очага, и теперь уже Мария рассказывала про свою жизнь, и то, что открывалось перед Марьяной, было удивительно и так не вязалось со всем, что знала о жизни, как понимала ее, что она растерялась, а потом хотела бы пожалеть Марию, но не сделала этого, почувствовала: Мария не приняла бы ее жалости, обиделась, и все с тем же напряженным вниманием продолжала слушать.