Байкало-Амурская магистраль

Их строительно-монтажный поезд закончил работы под Беркакитом, и основной его костяк — те, кто прикипел к БАМу и не желал с ним расставаться, — перебрался на Читинский участок, к поселку Куанда, где предстояло начать прокладку основной трассы.

За полтора бамовских года Андрей никому, даже в долгих разговорах с товарищами, не рассказывал о своем неудачном прыжке и сломанном позвоночнике, о Нине. Умалчивал он упорно и о том, что окончил военно-инженерное училище и хорошо знает автомашины, другую технику.

Так бы это и осталось тайной, если б как-то не довелось ему вместе с руководителем строительно-монтажного поезда Анатолием Буровым отправиться на машине по делам из Куанды в Леприндо.

День был солнечным, ясным, и, хотя мороз стоял под тридцать, уже пахло весной. «Уазик» бросало по разбитой тяжелыми самосвалами снежной колее, и Андрей сжимался от боли при каждом толчке, старался не выдать себя. И с облегчением вздохнул, когда машина вырвалась за громадой-вершиной Кодаром на зеленовато-голубой, сверкающий под солнцем лед озера Леприндо. Оставалось промчаться по Большому и Малому озерам километров двадцать, и вот он, поселок, где их ждал ужин, ночлег. Но…

Мотор «уазика» ни с того ни с сего заглох.

Водитель погонял стартер, покопался в свечах, еще что-то проверил, но мотор, как определил незадачливый парнишка-водитель, «сдох намертво».

Солнце вот-вот свалится за вершину Кодара, наступит темень, потянет из ущелья крепкий студеный ветерок, и торчать на льду, дожидаясь, пока какая-либо машина окажется по соседству и возьмет на буксир, дело грустное: может, и до утра никто не проедет.

Буров ругал водителя, грозился «списать» его в «конторщики», но водитель беспомощно хватался то за карбюратор, то за другие узлы, не ведая, к чему и как подступиться…

И тогда к мотору подошел Андрей. Почти три года прошло с того дня — перед последним прыжком, — когда он в последний раз возился с моторами, и даже дрожь пробежала по всему телу, едва он заработал поданным водителем гаечным ключом. Вскрыл одно, подкрутил другое, продул-прочистил третье и кратко бросил:

— Заводи!

Водитель, не веря, что машина оживет, повернул ключ зажигания — стартер взвизгнул, и мотор ровно, будто новенький, заработал.

— Ты что, разбираешься? — кивнул Буров на мотор, когда «уазик» вновь помчался по льду.

— Есть малость. Как-никак, а диплом инженера-механика в кармане, — неожиданно для самого себя сказал Андрей.

То ли Буров — суровый и добрый, испытавший на своей шкуре многое за годы работы на БАМе, умеющий ладить даже с самыми задиристыми парнями, — своей чуть застенчивой улыбкой и хитроватым взглядом расположил Андрея, притянул чем-то к себе, то ли просто настала пора выложить кому-то все наболевшее за эти долгие бамовские полтора года, то ли еще почему, но Андрей стал рассказывать все о себе.

Он вспомнил, как после гибели в авиационной катастрофе отца и матери поклялся самому себе стать «настоящим человеком», как переступил порог военного училища, в юношеских мечтах видя себя уже генералом, как встретил искрящуюся, с чертиками в глазах Нину. Поведал и про неуемную радость перед тем вылетом, после которого их ожидала поездка на Кавказ, и про свой последний прыжок.

О Нине он рассказывал с каким-то душевным трепетом, говорил, как бы рассуждая вслух, что ни в чем не видит ее вины и даже брошенную ею фразу: «Я устала», — оправдывал: за тяжкий госпитальный год измучился не только он, но и она.

И как о каком-то кошмарном сне, говорил о мучительных днях и ночах под Беркакитом, о своей упорной каждодневной борьбе с болями, о том, что лишь уже здесь, под Куандой, он поверил сам себе, тому, что выдержал проверку на прочность.

— Что же ты раньше-то молчал, что инженер-механик? — воскликнул Буров. — Маресьев ты наш бамовский, бедолага!

Начальник поезда обнял Андрея, прижался своей колючей щекой к его лицу, неуклюже чмокнул в губы.

— А мы-то…

Буров не договорил, что «они-то»: отвернулся, склонил голову к ветровому стеклу, и Андрей заметил, как этот сильный, недюжинный мужчина украдкой смахнул рукавицей выкатившуюся слезу…

Когда они вернулись из Леприндо в Куанду, Буров, желая Андрею спокойной ночи, добавил вдруг своим крепким, буровским тоном:

— Завтра примешь под свое начало всю технику: бульдозеры, тракторы, экскаваторы — все, что есть у нас. С утра ты — старший механик СМП.

— Спасибо за доверие, но не приму… Мне себя до конца проверить надо.

— Ишь ты, не напроверялся еще! Парни втрое здоровее тебя — и то ломаются, после первой зимы с БАМа сбегают, а ты…

Буров бросил на Андрея свой колючий взгляд и сурово заключил:

— Мне твоего согласия и не надо: это — приказ. Не выполнишь — скатертью дорога…

Бросил и зашагал к своему дому, не обращая внимания на какое-то невнятное бормотание Андрея…

Через полгода, когда вновь запуржило и над Витимом стали свисать с гор зеленовато-голубыми гигантскими сосульками застывшие до весны ручейки, Андрей получил от Нины длиннющее письмо.