Байкеры

— А чего его сохранять? Все вранье, кроме Стаи. Я старее вас, родители. Я прожил миллион лет. Я видел все. Я думаю, жить ли еще один миллион годов? Всегда одно и то же.

— Неужели ты не замечаешь в людях доброты?

— Добра нет. Зла тоже нет. Вообще ничего нет. Где-то есть истина, но человек никогда ее не узнает. Вместо истины человек изобрел крест, воткнул в землю и бродит вокруг.

— Ты не веришь в правду, сын? Не для того я тебя воспитывал…

— Нет правды нет лжи. Где-то, в моем разуме, пробираясь сквозь замусоренные воспитанием и обучением коридоры, бродит истина. Лишь бы она никогда не выползла на свет. Вселенское разочарование хуже атомной войны. Должное — это инстинкт выживания. Выживать лучше в небольшой компании себе подобных.

— Вот ты и прибился к Стае…

— Потому что большая компания выживалыциков называется «армия», и командуют ею толстые придурки в загнутых к небу огромных фуражках. Армия не хочет выживать. Армия хочет убить дураков-командиров, выпить и — к теплым бабам.

Мама собирает посуду и выходит, чтобы вернуться с обязательным чаем, лимоном и рафинадом в вечной хрустальной сахарнице с металлическим ободком.

Она отворачивается, чтобы Кей не видел материнских слез.

— Ты редко нас навещаешь, — отец протирает очки маленькой замшевой тряпочкой с аккуратно подбитыми краями. Его руки дрожат. — Она ждет тебя каждый праздник. Готовит, суетится… Потом плачет, когда понимает, что ты снова забыл нас. Закрывается в комнате и звонит подругам. Тем, кто еще жив… Я делаю вид, что не прислушиваюсь. Она рассказывает, что приходил сын и мы всей семьей весело отмечали праздник. Еду относит соседям, у них большая родня: дети, внуки… Кстати, все они живут вместе, дружно.

Потом отец напомнил Кею вехи его, Кея, биографии: школа, институт, армия, контракты, курсы и тренировки, войны в близких к экватору странах… Он зачитывает отрывки из писем, а Кей вспоминает, что творилось вокруг него на самом деле, когда он сочинял бодрые, полные боевого настроя послания. Отец припомнил журналистские попытки Кея и то, как скоропостижно тот бросил этим заниматься.

Отец листал семейный альбом, и перед глазами Кея возникал Покер, храпящий на диване. Кей искоса посматривал на фото и видел себя, наголо бритого, с тощей шеей, торчащей из воротника жесткой армейской куртки.

Родители не понимают Кея. «Неудивительно, я сам себя с трудом понимаю. Кажется, если я умру, то это умру не я. А я просто постою в стороне и понаблюдаю за процессом».

— Было время, я лично выступал за строительство в окрестностях Города большой трассы для водителей двухколесных средств транспорта, — отец принялся за старое. — Чтобы вы катались, никому не мешая.

Кей взрывается:

— Вам байкеры что, белка в колесе? Ты знаешь наш лозунг: «Землю — крестьянам! Воду — матросам! Водку — народу! Небо — наркоманам! Дороги — байкерам!»

— А чем плоха езда по кругу? — недоумевает отец. — Это — как жизнь.

Кей на секунду немеет. Он понимает, что отца не изменить. Отец горячится и настаивает:

— Твоя банда…

— Стая.

— Не важно. Вы существуете неофициально. Вас никто не разрешал…

Кей дождался знакомой фразы и развеселился:

— Что такое «официально»? То, что приятно большинству? Тогда самая большая банда — государство. Оно никому не нравится.

— Что-то говорит мне, что ты не всегда действуешь по закону, — понизив голос, сообщает отец, оглянувшись на кухню. — Я не знаю, чем ты занимаешься, но…

У Кея готов ответ:

— Ты не говорил так, когда сына отправили убивать незнакомых ему людей в тридесятые царства. Я разрезал пленным языки вдоль, если они сообщали неверные сведения. Мне казалось, что это — справедливое наказание за ложь. Теперь, когда все изменилось в очередной раз, я вспоминаю и думаю: как им живется с раздвоенным языком? Они меня вспоминают каждый раз, пытаясь заговорить. От их ненависти мне иногда нехорошо.

Отец ссылается на сложность исторического момента и неизбежность военных конфликтов. Он в который раз раскрывает газету, шуршание которой раздражает Кея. Отец ссылается на мнение «государственной элиты».

— Отец, только бедный умом человек рад, что его причисляют к «элите». Он что, лошадь?

— При чем здесь лошади? — Отец взволнованно вскакивает.

Он ходит по комнате, и Кей отмечает с горечью, как сильно он сдал, пригнулся к земле.

— Да, отец, мне нравятся те, кто разводит лошадей, доит коров и стреляет с крыльца в темноту на подозрительный шум, даже не спрашивая, кто идет. Хорошие люди. Они выживут и продолжат род на своей земле.

Отец снимает с полки толстый справочник и находит нужную статью:

— Ты носишь на рукаве флаг американских конфедератов. А знаешь, что их конституция навеки узаконила рабство? Ты хочешь, чтобы все люди стали рабами?

— Не все.

Отец теряет дар речи и называет Кея страшными словами, среди которых «нацист» — самое мягкое.

— Не знаю я никакой нации. Есть Стая. Есть вожак. Он говорит, и он же отвечает. Если что не так — мы его съедим. Гармония духа и тела!